Мануэль Монтальбан - Пианист

– Чемоданы я оставила в привратницкой. Это вещи, которые были тут. Я уезжаю.

– А Луис?

– Я сыта Луисом по горло. Наверное, сейчас с Леоном Блюмом ведет переговоры о посылке Ста тысяч сынов Жореса для спасения Испанской республики. Как ты думаешь, хотя бы в такие минуты он может не паясничать? В тот раз у Мийо мне было так стыдно… но стыдно было только нам, а всем этим мийо, им все нипочем, они много повидали, сотни таких Дориа, даже тысячи, может, еще глупее и напыщеннее, чем наш, к тому же бесталанных. Но с меня хватит.

– Границу закрыли?

– Ларсен говорит, что нет, но положение может перемениться с минуты на минуту. Ларсен придет сюда. Он в шведском посольстве. Все помалкивал, но, оказывается, он важная персона, его отец большая шишка. Это он для нас рядился в богему. Ларсен – прелесть.

– Я тоже уезжаю.

– Ты себя со мной не равняй. Луис говорит, если ты вылупишься из своей скорлупы мелкого лавочника, ты способен на большие дела.

– Я должен возвращаться. Эта борьба – моя борьба.

– Согласна, для меня это тоже одна из причин, но главное – я здесь больше не могу.

– А Луис?

– Он останется. Я уверена. И не сомневайся. Он вот-вот начнет пожинать плоды, он к этому долго готовился, а потому своего случая, конечно же, не упустит. Я его не виню. Я сама живу и другим жить даю.

– Но ведь ты уезжаешь, ведь мы все уезжаем…

– Я думала, ты его знаешь лучше.

Дориа одарил их лучезарной улыбкой, со стен, задрожав, посыпались смешливые звезды.

– Причин для беспокойства нет. Ситуация в Испании под контролем властей. Мне сообщил об этом сначала Жюль Мок, генеральный секретарь правительства, а затем самолично Пьер Кот, министр авиации. Более того, он показал мне первый военный заказ Испанской республики, я посмотрел заказ и понял: ничего страшного – двадцать бомбардировщиков, восемь пулеметов, восемь пушек «шнейдер» и военное обмундирование. Как вы думаете, для настоящей войны этого достаточно? Я близко знаком с племянниками Пьера Кота, встреча была приятнейшая. Я ему сказал, что, возможно, мы увидимся еще летом, мы несколько дней будем жить в доме у Рене-Батона, вместе с Онеггерами, его очень заинтересовал мой взгляд на войну. Иными словами, он совпадает с его собственным. Внутреннее дело, и продлится всего недели четыре, не больше. Вот так.

Тут Дориа заметил тюки Тересы.

– Красная Шапочка собралась к бабушке?

– Я уезжаю в Испанию.

– Что может быть вздорнее, чем ехать в каникулы на войну. Не городи глупости. Я же тебе сказал. Все в полном порядке. Я могу перечислить тебе весь военный заказ наизусть, наизусть.

– Повторяю: я еду в Испанию, и неважно, сколько это продлится, четыре недели или четыре года.

– Я тоже.

– И ты – тоже. Тебя, мой дорогой провинциал, что – призвали в армию?

– Я не верю в оптимистический взгляд на переворот. У меня другие сведения.

– Столь же достоверные, как и мои.

– Они не продиктованы желанием приуменьшить серьезность происходящего.

– Может, как раз наоборот – продиктованы желанием преувеличить серьезность происходящего.

– Ты что – не понимаешь? Люди такие же, как мы с тобой, умирают сейчас в бою, защищая идеи, которые у нас не сходят с языка двадцать четыре часа в сутки.

– Во-первых, сделай одолжение, не записывай меня в свои ряды. Я не такой, как ты, и ты, разумеется, не такой, как я. И таким никогда не будешь. А если вернешься в Испанию и дашь вовлечь себя в эту заварушку с бедуинами, то вообще никем не станешь. Смотрите-ка, а вот и наш Густав-Адольф Шведский.

Ларсен никак не мог отдышаться. Он прямо из шведского посольства, получены свежие известия от шведского посла из Мадрида, его сведениям доверять можно, Ларсен подмигнул. В Мадриде мятежники разгромлены, но войска Молы наступают, Франко уже на территории Испании, Кейпо де Льяно занимает Андалусию, правительство в растерянности, не может организовать сопротивления. Массы взяли инициативу и вышли на улицу. Ситуация в стране предреволюционная.

– То самое, о чем ты все время говорил, Дориа. Народная инициатива поднялась над жестким корсетом государственного аппарата. Наконец-то в Испании ты попадешь в родную стихию.

– Каждый испанский свободолюбец в душе священник-карлист.

Росель тихонько сказал Ларсену, что он тоже возвращается, Тереса о чем-то зашепталась с Ларсеном, тот задумался и оглядел Дориа как бы со стороны, а Дориа смотрел на них презрительно, словно они были его противниками, он их больше ни в грош не ставил и даже не считал нужным излагать им свои доводы. Однако его передернуло, когда он услыхал, как Ларсен, выйдя из задумчивости, воздел руки и радостно заявил:

– Я вас отвезу! Вы боитесь, что поезда проверяют в Порт-Бо во время пересадки? Я отвезу вас на автомобиле и останусь в Испании. Логично.

Тереса встрепенулась и попыталась поцеловать шведа в заросшую щеку, а Росель радостно нанес кулаком удар воздуху и довольно потер руки. Дориа повернулся и ушел к себе в комнату, на прощанье громко хлопнув дверью. А Ларсен развивал свою идею, доказывал, что его предложение вполне логично.

– Мне вдруг пришло в голову. Кто я? Испанист, который знает наизусть Лопе де Вегу и все притоки Эбро. Чего стоят мои знания в Швеции, в Париже, в мире? Очень немного. Тем более что испанистов – целая мафия, а рынок у испанистики невелик. А в Испании я чувствую себя хорошо, там я знаю, где север, где юг, где запад, где восток, где правое, а где левое. Мое место – там. В Мальме меня никто не ждет. У отца еще пять дочерей, они в очередной раз утешат его, а безумный, неудавшийся, сбившийся с пути сын будет в это время под солнцем Испании с удостоверением шведского журналиста или с винтовкой милисиано, это будет зависеть от того, что станете делать вы. Если вас самих будет мало, я поменяю журналистское удостоверение на винтовку. Когда я был мальчишкой, отец гордился, как здорово я охотился на уток. Хорошо бы не брать в руки оружие, но, если надо, я возьму.

Росель пошел в свою комнатушку и стал складывать вещи, совсем недавно распакованные, четыре раза переписал адрес товарища из Перпиньяна, на всякий случай данный ему Бонетом, и почувствовал, что ему хочется написать письмо Герхарду, но нервничал, несколько раз начинал и в конце концов убедил себя, что сейчас – не время. Он вышел с багажом в гостиную. Ларсен с Тересой сидели рядышком на софе и с нежностью вспоминали-рассказывали друг другу о прошлом, не имевшем никакого отношения ни к тому, что им пришлось вместе пережить в Париже, ни к тому, что, судя по всему, ожидало их в Испании. Ларсен вспоминал, как в первый раз он оказался на ferry, [158]который связывал датское побережье с Мальме, и как удивился, обнаружив, что названия, которые он знал но книгам, – на самом деле настоящие города и селения. Не знаю почему, Гуннар, но со мной похожее случилось, когда я была совсем маленькой, мой отец был свободомыслящий антиклерикал, а мать – со страшными предрассудками, она из ужасно реакционного жеронского рода. У матери в Сарриа был двоюродный брат, капуцинский монах, и отец сказал мне, что он – святой, сам-то он в святых не верит, но этот двоюродный брат матери действительно святой и жизнь посвятил тому, что возделывает сад и верит в людей. Так он мне сказал. Верит в людей. И когда я попала в монастырский сад, я увидела, что он действительно такой, что он – святой, в саду, а по его глазам поняла, что он верит в меня. Росель слушал их, присев на край софы, вокруг грудой лежали узлы, и ждал, когда кто-нибудь возьмет инициативу в свои руки. И тут дверь спальни резко распахнулась, ударив в стену. Мгновение никто не показывался, и ничто не предвещало таинственного явления, но вот Дориа вышел. В черном кимоно, а-ля Кокто, в руке сигарета с гашишем, босой, он прошелся по комнате, насмешливо поглядывая на них и, притрагиваясь кончиками пальцев к узлам, бросал на узлы оценивающие взгляды, будто этот осмотр и был смыслом его появления.