Хуан Гойтисоло - Остров

Я согласилась; фары машины проложили световой тоннель в ночной темноте. Было так хорошо мчаться, чувствуя на лице соленый ветер, зная, что это только первый день каникул. Все спало в этот час: плантации тростника, каменные стены, банановые рощи. Дорога шла в гору, и время от времени перед нами открывался вид на море. В течение нескольких секунд хандра улетучилась.

Поначалу я решила, что Долорес хочет чем-то поделиться со мной, но скоро поняла, что она бежала из Баондильо по тем же причинам, что и я. Улица Сан-Мигель была почти пустой. На площади Долорес затормозила у «Центрального» и зашла туда. Она тотчас вернулась, объяснив, что назначила здесь свидание с одним другом; объехав цветники, мы остановились у «Эльдорадо».

– Может быть, он здесь. Я сказала ему, что освобожусь к часу. Бедняге надоело ждать.

Обстановка заведения напоминала восточный дворец. На террасе пары с воодушевлением танцевали «ча-ча-ча». Мы выпили в баре виски, Долорес здоровалась со знакомыми. Молодой человек с ресницами, как веера, расцеловал ее в обе щеки. Несколько минут мы разглядывали посетителей, но друга Долорес среди них не оказалось.

Шоссе тянулось, блестя, словно рыбья чешуя. Долорес прекрасно вела машину, разутой ногой регулируя газ, и, когда показалась Кариуэла, свернула в первый же проулок. Потянулась грунтовая, вся в буграх и колдобинах дорога, которая вела прямо к берегу, и теперь мы продвигались, подпрыгивая и раскачиваясь из стороны в сторону. Хотя предместье было заселено простым людом, разгул туризма и здесь давал себя знать: светящаяся надпись оповещала об «экзистенциалистском гроте», а справа несколько строящихся отелей поднимали вверх свои гигантские, белевшие во тьме скелеты. Дома рыбаков мирно спали. Долорес пересекла улицу и поставила машину у кромки прибоя.

– Пошли. Это рядом.

Подул свежий ветерок. Двое жандармов патрулировали с карабинами за плечом. Луна только что скрылась за парусами целой флотилии облаков, и мы пробирались к бару ощупью. Это была рыбачья лачуга с тростниковым потолком, слабо освещенная единственной лампочкой. Когда мы вошли, пьющие у стойки внимательно оглядели нас. Долорес была в брюках и плотно облегающей блузе, на голове у нее по-прежнему красовался платок; на мне был костюм из темного шелка, и я почувствовала себя туристкой, разгуливающей по веселому кварталу. Хозяин принес нам бутылку мансанильи. «Вон ту старуху, что в углу, зовут Бетти, – прошептала Долорес – Ей семьдесят два года, у нее целая орава внучат, а она все еще ходит сюда».

Мансанилья была сухой, и я выпила ее залпом. Толстый американец дрых после попойки на пляже. Его жена тщетно пыталась разбудить его и наконец, безнадежно махнув рукой, заказала новую порцию коньяку. Бетти кокетничала со своим очередным дружком, и Долорес сказала, понизив голос: «Люблю наблюдать разлагающихся буржуа».

Я спросила, часто ли она бывает здесь, и, помедлив, она ответила: «Приличные бары мне наскучили. Богачи хотят изведать все, но с условием, чтобы их никто не видел за этим занятием. А здесь люди теряют совесть…»

Подошел цыган предложить контрабандные часы, и мы дали ему на рюмку, чтобы отвязаться от него. Долорес закурила сигарету и пыхнула дымом:

– Ты не в ладах со своим мужем, да?

– Да.

– Я это поняла… Мы с тобой не рождены для замужества.

Смеясь, я спросила, для чего же мы рождены.

– Не знаю. Иногда я часами думаю об этом и не нахожу ответа. И все же мы стоим больше мужчин.

Я сказала, что в любых ситуациях мы оказываемся сильнее и, обнаружив это, не можем им простить.

– У женщин слабая память, и уж если они забывают, то основательно.

Долорес сказала, что любопытно было бы послушать разговор между нашими мужьями:

– Интересно, что говорят о нас Рафаэль и Роман, как ты думаешь?

– О, – заметила я, – они не так откровенны.

Остаток ночи мы почти не говорили. Мансанилья понемногу оказывала свое действие, и сон совсем пропал. К нашему столу подошла Бетти и, давясь от смеха, рассказала о своей беседе с лейтенантом жандармерии, который явился к ней от имени местных жителей с просьбой оставить в покое рыбаков.

– Я сказала, что только в одном Торремолиносе потратила больше денег, чем правительство моей страны во всей Испании, и он заткнулся… Бедняга не знал куда деваться!

По пляжу шли женщины с корзинами и ведрами. Приближалось время возвращения рыбачьих лодок, и надо было нести рыбу в ледники. Был тот странный предрассветный час, когда бодрствуют только те, кто встал спозаранку, и те, кто провел ночь без сна. Ночь еще не кончилась, а солнце уже окрашивало горизонт.

Долорес казалась утомленной, и мы вернулись к машине. Я думала, что мы забрались куда-то далеко, и была поражена, почти тотчас же очутившись у своей ограды. Рафаэль еще не вернулся. Гараж был пуст, и в саду щебетали первые птицы. Долорес слегка коснулась губами моих губ и, когда машина тронулась с места, пожелала мне доброй ночи.

Утром, когда я еще спала, в комнату вошла Эрминия.

– Какая-то сеньора хочет поговорить с вами.

Я подумала сначала, что это Магда или Долорес, но было еще слишком рано, чтобы идти на пляж. Часы показывали только половину десятого. «Кто бы это мог быть?» – спрашивала я себя, натягивая халат. Голова была тяжелая, но принятые перед сном содовые таблетки сделали свое дело, и в общем я чувствовала себя сносно.

Внизу, в вестибюле, я увидела средних лет некрасивую даму в темно-синем костюме мужского покроя. Ее голос дрожал от гнева, когда она объявила, что является членом общества охраны животных и что дети стреляли в ее голубей. Она грозила подать жалобу. Мне не понравилась ее кислая физиономия, и я с улыбкой сообщила ей, что мои племянники действовали в целях защиты, ибо ее голуби клевали наши цветы, а я состою членом общества охраны растений. Эрминия присутствовала при нашей беседе с выражением тупого удивления на лице, и я попросила ее проводить даму до калитки.

Вернувшись в комнату, я попыталась заснуть, но это оказалось невозможным. Вторжение соседки вывело меня из равновесия, и я почувствовала прилив нервной энергии. Чтобы успокоиться, я приняла теплую ванну и попросила Эрминию принести кофе.

Было великолепное безоблачное утро, и сверкающее солнце уже взобралось на вершины деревьев. Вилла стояла всего в ста метрах от моря. Шесть дождливых парижских зим совершенно изменили мое отношение к климату, и теперь мне, как иностранке, хотелось лишь жариться на солнце да подолгу валяться на пляже наедине с песком и морем. Принимая ванну, я подумала, что в Париже мои силы таяли, как сахар. Приезд в Малагу означал возвращение к молодости. Здесь можно было пить, сумасбродствовать и ложиться за полночь без особого вреда для организма. Этой ночью я спала едва пять часов и тем не менее почти не чувствовала усталости. Следующую ночь я могла провести точно так же.