Генри Джеймс - Крылья голубки

– Ну вот, опять! – рассмеялась Кейт. – Папа тоже был беспредельно выразителен по поводу моего долга.

– Ох, я вовсе не претендую на выразительность, но я претендую на более глубокое знание жизни, чем у тебя, Кейт, и, возможно, даже более глубокое, чем у папы. – Казалось, в этот момент Мэриан взглянула на упомянутый персонаж в свете добродушной иронии. – Бедненький старенький папа! – при этом она вздохнула, как бы многое в его поступках оправдывая: слух ее сестры довольно часто улавливал такое в ее речах. «Милая старенькая тетушка Мод!» Это были речи такого толка, что заставляли Кейт резко отворачиваться на некоторое время, а сейчас она просто собралась сразу же уйти. В них опять-таки звучала жалкая нота униженности: трудно было сказать, какой из двух упомянутых персонажей недолюбливал Мэриан больше, чем другой. Младшая сестра предложила во что бы то ни стало оставить эту дискуссию и полагала, что она-то, со своей стороны, в протекшие десять минут именно так и делала, поскольку не желала резко оборвать разговор перед тем, как достойно покинуть дом старшей. Однако оказалось, что Мэриан продолжает дискуссию, и так, что в самый последний момент Кейт пришлось в ней участвовать.

– Кого ты имела в виду, говоря о молодом человеке тетушки Мод?

– Кого же еще, как не лорда Марка?

– Где же ты услыхала такую вульгарную чепуху? – резко спросила Кейт, хотя лицо ее оставалось спокойным и ясным. – Как такие сплетни попадают к тебе в дом в этой глухой дыре?

Задавая этот вопрос, она успела удивленно подумать о том, куда же подевалось изящество, которому она стольким жертвовала? Мэриан определенно почти ничего не делала, чтобы его сохранить, и ничто не было в действительности столь необоснованным, как причина ее жалоб. Сестре хотелось, чтобы Кейт «обрабатывала» Ланкастер-Гейт, так как считала, что это изобильное поле может быть обработано; однако сейчас она не понимала, почему выгода от изобильной родственной связи должна быть использована для того, чтобы нанести оскорбление ее бедному дому. В эту минуту, как оказалось, Мэриан фактически заняла ту позицию, что сестра сама держит ее в «глухой дыре», да еще бессердечно напоминает ей об этом. Тем не менее она не объяснила, от кого услышала сплетню, из-за которой сестра потребовала от нее объяснений, так что Кейт осталось лишь – в который уже раз – увидеть в этом признаки вкрадчивого любопытства обеих мисс Кондрип. Они жили в еще более глухой дыре, чем Мэриан, но держали ушки на макушке, дни свои проводили, рыская по городу, тогда как Мэриан, в одежде и обуви, которые, казалось, день ото дня становились все шире и больше размером, никогда не слонялась без дела. Временами Кейт задавалась вопросом, не были ли эти мисс Кондрип предназначены Мэриан судьбой в качестве предостережения младшей сестре о том, что может стать в будущем с нею самой, лет этак в сорок, если она бездумно отпустит все идти своим чередом. То, чего ждали от нее другие – их ведь было так много! – при любых обстоятельствах, а в этом случае особенно, могло выглядеть далеко не шуточным делом, и сейчас все приняло именно такой оборот. Ей предстояло не только поссориться с Мертоном Деншером, чтобы доставить удовольствие пятерым своим наблюдателям – вместе с двумя мисс Кондрип их получалось пять: ей предстояло отправиться на охоту за лордом Марком на основании абсурдной теории, что в случае успеха она получит премию. Премией помахивала рука тетушки Мод, и она походила на колокол, долженствующий прозвонить, как только его коснутся в конце охоты, вызвав приветственные клики публики. Кейт довольно проницательно выявила слабые места этой несбыточной придумки, в результате чего ей в конце концов удалось несколько охладить уверенность старшей сестры; впрочем, миссис Кондрип по-прежнему защищалась доводом, имевшим в конечном счете великий смысл: что их тетушка будет безмерно щедра, если их тетушка будет довольна. Подлинная личность ее кандидата – это всего лишь деталь; суть заключается в ее концепции того, кто может стать подходящей парой для ее племянницы, какие возможности открываются для Кейт с ее, тетушкиной, помощью. Мэриан всегда рассуждала о браках как о парах людей, подходящих друг другу, однако это опять-таки было всего лишь деталью. «Помощь» миссис Лоудер тем временем ждала их если и не для того, чтобы осветить путь к лорду Марку, то к кому-то еще лучшему, чем он. Мэриан готова была in fine [2]примириться с тем, кто много лучше, она только не примирилась бы с тем, кто много хуже. Кейт пришлось снова пройти через все это, прежде чем был достигнут достойный выход из сложившейся ситуации. Он был достигнут в результате принесения в жертву мистера Деншера – в обмен на сведение к абсурду лорда Марка. Так что расстались сестры довольно нежно. Кейт отпустили после того, как она долго слушала про лорда Марка, радуясь, что ей под сурдинку не стали говорить ни о ком другом. Она отвергла все и вся, размышляла Кейт, унося ноги, и это ее решение приносило облегчение, но заодно, словно метлой, выметало прочь ее будущее. Предлагаемая ей перспектива выглядела пустой и голой, что сразу же ставило ее как бы на одну доску с двумя мисс Кондрип.

Мертон Деншер, проводивший лучшую часть ночных часов в редакции своей газеты, порой не мог обойтись без того, чтобы в дневное время не компенсировать это, обретая чувство или, по крайней мере, хотя бы вид человека, которому совершенно нечего делать, в результате чего его можно было повстречать в разных частях Лондона как раз в те моменты, когда деловые люди спрятаны от взоров публики. Чаще всего в конце этой зимы, примерно в три часа или ближе к четырем, он настолько отклонялся в сторону, что оказывался в Кенсингтон-Гарденс, где можно было каждый раз наблюдать, что он ведет себя как заядлый бездельник. В большинстве случаев Деншер, по правде говоря, сначала решительно направлялся в северную часть парка, однако, достигнув сей территории, он менял тактику: его поведение явно оказывалось лишенным цели. Он переходил, как бы бесцельно, из одной аллеи в другую, без видимой причины останавливался и стоял, праздно уставившись в пространство; он усаживался на стул, затем пересаживался на скамью, потом поднимался и снова принимался ходить туда-сюда, повторяя перемежающиеся периоды нерешительности и оживления. Определенно, это был человек, кому либо нечего делать, либо требовалось об очень многом поразмыслить; нельзя отрицать поэтому, что весьма часто впечатление, какое он в результате мог произвести, возлагало на него тяжкое бремя доказательств обратного. Можно сказать, что виной тому в некоторой степени была его внешность, его личные черты, по которым почти невозможно было определить его профессию.