Генри Джеймс - Крылья голубки

– Спасибо, – ответила Кейт на слова Деншера о ее свободе, в ту минуту, однако, не предпринимая никаких действий в связи с этим. Благом, по крайней мере, оказалось то, что их ироничность осталась позади, и в следующий долгий момент само их понимание этого очистило атмосферу.

Результатом стали последовавшие вскоре слова Деншера:

– Ты должна ясно сознавать, что произошло как раз то, ради чего мы действовали с тобою вместе.

Кейт, однако, восприняла сказанное им так, словно это было не более чем банальность: она снова была занята собственными мыслями.

– Неужели это действительно правда – потому что, если это так, это невероятно интересно, – что у тебя даже не возникло любопытства к тому, что она для тебя сделала?

– Хочешь, я по всем правилам принесу тебе в этом клятву?

– Нет. Только я этого не понимаю. Мне представляется, на твоем месте…!

– Ах, – не смог он ее не прервать, – что знаешь ты о моем месте?! Прости, пожалуйста, – спохватился он тут же, – но мои предпочтения как раз те, какие я уже высказал.

Тем не менее у нее в следующий миг возникла любопытная мысль:

– Но разве эти факты не будут опубликованы?

– Опубликованы? – переспросил он.

– Ну да, не появятся ли они в газетах ?

– О, ни за что! Я узнаю, как этого избежать.

Казалось, это решило дело. Но в следующую минуту Кейт высказала настойчивое утверждение:

– Ты жаждешь избежать всего вообще.

– Всего вообще.

– И разве тебе не интересно получить более определенное представление о том, от чего ты просишь меня помочь тебе отказаться?

– Мое представление об этом вполне меня удовлетворяет. Я готов поверить, что деньги там вовсе не малые.

– Ну вот ты и попался! – воскликнула она.

– Если она намеревалась оставить мне памятный дар, – спокойно пояснил Деншер, – он никак не мог оказаться скудным.

Кейт подождала немного, вроде бы не зная, как лучше это сказать.

– Он вполне ее достоин. Он таков, какова была она сама – если тебе помнится, как мы однажды об этом говорили.

Он колебался, словно они говорили много всякого разного, но ему все же вспомнилось одно.

– Грандиозно?

– Грандиозно. – Чуть заметная улыбка – такая мимолетная – мелькнула на ее губах, исчезнув прежде, чем первые признаки слез, чуть более несомненные, стали заметны в его глазах. Глаза его наполнились, но это лишь заставило Кейт продолжать. Продолжила она очень мягко: – Мне кажется, дело, должно быть, на самом деле в том, что ты боишься. Я хочу сказать, – пояснила она, – что тебе страшно осознать всю правду. Если ты и без этого ее любишь – чего же больше ждать от тебя? И ты испугался. Но это ведь чудесно, что ты влюбился в нее.

– Я никогда не был в нее влюблен, – возразил Деншер.

Кейт выслушала это, но через некоторое время ответила:

– Я верю, что так и было – в то время, когда она была жива. Верю, по крайней мере, что так было в то время, когда ты был там. Но перемена с тобой произошла – как вполне могло случиться – в тот день, когда ты виделся с нею в последний раз: она тогда умирала ради тебя – ради того, чтобы ты ее понял. И с того часа ты стал ее понимать . – С этими словами Кейт медленно поднялась на ноги. – И я теперь ее понимаю. – Деншер тоже встал, чтобы оказаться с ней лицом к лицу; а она продолжала свою мысль: – Я по глупости называла ее голубкой – ничего лучше не придумала! – ну что ж, она распахнула крылья, и вот до чего они простерлись. Они укрывают нас.

– Они укрывают нас, – повторил Деншер.

– Вот что даю тебе я, – с мрачной серьезностью завершила Кейт. – Вот что я для тебя сделала.

Во взгляде Деншера была какая-то медлительная странность, в тот момент осушившая его слезы.

– Правильно ли я тебя понимаю…?

– Что я согласна? – Она печально покачала головой. – Нет. Потому что я вижу – ты женишься на мне без денег, ты не женишься на мне с этими деньгами. Я не согласна, чтобы ты их не взял.

– Ты меня теряешь? – Он выразил этим, хотя откровенно назвал происходящее, что-то вроде благоговейного ужаса перед ее глубокой проницательностью. – Ну что же, зато ничего другого ты не теряешь: я все переведу на тебя, до последнего пенни.

Его реакция была быстрой, но на этот раз улыбки для него у Кейт не осталось.

– Не сомневаюсь. Так что мне предстоит сделать выбор.

– Тебе предстоит сделать выбор.

Как странно было Деншеру, что Кейт стояла сейчас перед ним, у него дома, решая это, пока он, до предела – как никогда – напрягая все душевные силы так, что замедлялось дыхание, ждал завершения ее акта.

– Существует только одно условие, которое может спасти тебя от моего выбора.

– От твоего выбора в пользу моей уступки тебе?

– Да. – И она кивком указала на конверт, лежавший на столе. – В пользу твоей уступки его мне.

– И какое же это условие?

– Твое слово чести, что ты не влюблен в память о ней.

– О!.. в память о ней!

– Ах, – Кейт высоко подняла руки. – Не нужно говорить мне, что такого и быть не может: со мной, на твоем месте, вполне могло бы быть. А ты как раз очень для этого подходишь. Память о ней – твоя настоящая любовь. Другая тебе не нужна .

Деншер слушал ее молча, замерев; он внимательно вглядывался в ее лицо, но оставался совершенно недвижим. Затем сказал только:

– Мы поженимся через час, имей это в виду!

– Такими, как были?

– Такими, как были.

Но Кейт, повернувшись к двери, покачала головой: это был конец.

– Нам уже никогда не быть такими, как были!

В книге «Крылья голубки», опубликованной в 1902 году, представлен, как мне припоминается, очень старый – или, пожалуй, мне следовало бы сказать, очень юный – мотив: я с трудом могу вспомнить такое время, когда ситуация, на которой главным образом зиждется это весьма затянутое сочинение, не представала бы предо мною живо и ярко. Идея, по самой своей сути, сводится к тому, что юная особа, сознающая в себе великую волю к жизни, но рано пораженная болезнью, обреченная на смерть и получившая слишком короткую отсрочку страшному приговору, влюблена в этот мир и, более того – хотя и знает о своем приговоре, – страстно желает до своего угасания «выжать все возможное» из наибольшего числа тончайших вибраций и так обрести, пусть на недолгое время, пусть урывками, ощущение, что она жила . Очень долго я поворачивал эту идею в уме и так и сяк, отступал от нее и все-таки вновь к ней возвращался, убежденный в том, что можно с нею сделать, и все же опять отступал, видя невероятную трудность этой задачи. Фигура главного персонажа, представленная таким образом, оказывалась в лучшем случае лишь половиной проблемы; все остальное должно было стать картиной неизбежной борьбы, возникающих в ее ходе приключений, обретенных побед или горьких утрат и так или иначе достигнутого драгоценного опыта. С самого начала я чувствовал, что все это потребует тщательной разработки: так на самом деле всегда случается с большинством тем, которые вообще достойны того, чтобы над ними работать, и тем не менее – есть ведь сюжеты и сюжеты, а этот, как казалось мне, особенно изобиловал трудностями. Я рассудил, что он отличается такой формой, что осторожному изыскателю придется ходить вокруг него кругами, – сюжет этот на самом деле обладал неким очарованием, он одновременно манил к себе и озадачивал, он был загадочен, он заводил внимание в тупик, он не был тем, что можно назвать «открытым» сюжетом, подобно некоторым, где все составные части легко просматриваются, а характер сюжета – весь как есть – лежит перед тобой на ладони. Он вставал предо мною со своими тайнами и темными уголками, с вероятными предательствами и западнями, у него, скорее всего, имелось много такого, что он мог мне дать, но и он, разумеется, потребовал бы в ответ равного служения ему и вытребовал бы с меня весь этот долг – до последнего шиллинга. Начать с того, что он предполагал необходимым описать в ярчайшем свете особу слабую и больную – задача, которая, несомненно, должна была оказаться весьма трудной, требующей особенно осторожного обращения, хотя, вероятно, и представляющей – наряду со всеми прочими проблемами – одну из возможностей для проявления чувства такта и хорошего вкуса, может быть, даже для обыгрывания самых лучших на свете его проявлений, к которым всегда следует не просто взывать и не только их культивировать, но и хвататься за любую возможность их использовать в тот самый момент, как они дадут о себе знать.