Алистер Маклин - Пушки острова Наварон. 10 баллов с острова Наварон

– После сражения на перевале вся жизнь у Андреа пошла наперекосяк. Андреа узнал, что Триккалу, провинциальный городок, где жили его жена и трое дочерей, «юнкерсы» и «хейнкели» сровняли с землей. Он приехал домой, но выяснилось, что бомба замедленного действия угодила в садик перед самыми окнами, на оставив от дома камня на камне.

Закурив сигарету, сквозь клубы табачного дыма взглянул на очертания башни. Помолчав, заговорил вновь.

– Единственно, кого он встретил, это свояка Грегориоса. От Грегориоса он узнал о зверствах болгар во Фракии и Македонии. Там жили его родители. Они оба переоделись в немецкую форму – догадываетесь, как он её раздобыл, – захватили немецкий грузовик и поехали в Протосами. – Сигарета в руке Мэллори внезапно сломалась, и он щелчком выбросил её за борт. Жест этот удивил Миллера: суровому новозеландцу чуждо было проявление чувств. Но в следующую минуту Мэлдори спокойно продолжал: – Они приехали к концу дня печально знаменитой протосамской резни. Грегориос рассказывал мне, как переодетый в немецкую форму Андреа с улыбкой наблюдал, как девять или десять болгарских солдат сталкивали греков в реку, связав их попарно. Первыми сбросили его отца и мачеху. Оба были уже мертвы.

– Господи Боже! – воскликнул Миллер, утратив свое обычное спокойствие. – Такого не может быть!

– Ты ничего ещё не знаешь, – оборвал его Мэллори. – Сотни греков в Македонии погибли таким образом. Большей частью их топили живьем. Тот, кто не представляет себе, как греки ненавидят болгар, не ведает, что такое ненависть… Распив с солдатами пару бутылок вина, Андреа узнал, что именно они днем убили его родителей; те вздумали оказать сопротивление. С наступлением сумерек он пробрался в железный ангар, где солдаты разместились на ночлег. Кроме ножа, у Андреа ничего не было. Оставленному у дверей часовому он свернул шею. Проникнув внутрь, запер дверь и разбил керосиновую лампу. Грегориос не знает, что там произошло, но спустя несколько минут Андреа вышел из сарая в крови с головы до ног. Никто и пикнуть не успел.

Мэллори снова замолчал. Слушатели не проронили ни слова. Ежась словно от холода, плотнее запахнулся в потертую куртку Стивенс. Закурив ещё одну сигарету, капитан кивнул в сторону сторожевой башни.

– Теперь понятно, почему мы бы ему только мешали?

– Пожалуй, что так, – согласился янки. – Неужто такое бывает? Не мог же он всех порешить, шеф!

– Всех, – оборвал его Мэллори. – Потом сколотил отряд. Тот превратил в сущий ад жизнь болгарским гарнизонам во Фракии. Одно время в Родопских горах его отряд преследовала целая дивизия. В конце концов его предали. Андреа, Грегориоса и ещё четверых отправили в Ставрос, чтобы оттуда доставить их в Салоники и предать суду. Ночью они разоружили охрану и взяли курс на Турцию. Турки решили их интернировать, но не тут-то было! В конце концов Андрея добрался до Палестины и там попытался вступить в греческий десантно-диверсионный батальон, формировавшийся из ветеранов албанской войны. – Мэллори невесело усмехнулся. – Его арестовали как дезертира. Впоследствии Андреа освободили, однако во вновь созданную греческую армию не взяли. Но в конторе Дженсена знали, что Андреа сущая для них находка… И нас вместе отправили на Крит.

Минут пять, а то и все десять стояла тишина, не нарушаемая никем. Лишь изредка друзья для виду прикладывались к бутылке. Правда, силуэты их были едва различимы издали. Каик стало покачивать. С обеих сторон ввысь к уже усыпанному звездами небу устремились темные, похожие на кипарисы, сосны. В вершинах их тоскливо завывал ветер, вселяя в сердца зловещие предчувствия. В такую ночь в душе человека просыпаются вековые страхи, и ему мнится, что он стоит на краю могилы.

Из оцепенения их вывел веселый возглас Андреа, донесшийся с берега. Все вскочили на ноги. Не дожидаясь, когда подтянут корму, Андреа кинулся в воду и, сделав несколько мощных гребков, легко поднялся на борт судна. Встряхнувшись, словно большой лохматый пес, он протянул руку к бутылке.

– Вопросы, думаю, излишни? – улыбнулся Мэллори.

– Совершенно верно. Проблем никаких не было. Эти мальчишки меня даже не заметили. – Сделав ещё один глоток, Андреа широко улыбнулся. – Я и пальцем их не тронул. Может, пару подзатыльников дал. Они смотрели с парапета вниз, я отобрал у них винтовки и запер в подвале. Потом чуть погнул стволы пулеметов.

«Вот и конец, – устало подумал Мэллори. – Конец всему – устремлениям, надеждам, страхам, любви и веселью для каждого из нас. Вот чем все завершилось. Это конец для нас, для тысячи ребят на острове Керос». Он вытер губы: с гребней волн срывались соленые брызги. Прикрыв ладонью налитые кровью глаза, тщетно вглядывался в ночную тьму. На смену усталости пришло отчаяние. Пропало все. Все, кроме пушек крепости Наварено. Их не уничтожить, будь они прокляты! Господи, столько усилий, и все понапрасну! Под ударами волн и порывами ветра суденышко разваливалось на части. Кормовая палуба то и дело погружалась в кипящий котел, а нос то взлетал ввысь настолько, что обнажался участок киля, то с силой падал в ложбины между крутыми валами, так что ветхий каик трещал по всем швам.

Дела были плохи уже тогда, когда с наступлением темноты каик вышел из своего укрытия и лег на норд, держа курс на остров Навароне. Волнение шло от зюйд-оста, со стороны правой раковины, и управлять каиком было нелегко: нос рыскал градусов на пятьдесят. Но тогда обшивка была цела, судно шло с попутной волной, ветер устойчиво дул с зюйд-тень-оста. Теперь все стало иначе. От форштевня отошло с полдюжины досок, через сальник гребного вала внутрь корпуса поступала вода, которую экипаж не успевал откачивать с помощью допотопной ручной помпы. Волны стали крупнее, обрушивались с кормы уже с другого борта, ветер завывал с удвоенной силой, то и дело меняя направление с зюйд-вестового на зюйд-остовое. Дуя в эту минуту с зюйда, он нес неуправляемое суденышко на невидимые в кромешной тьме скалы острова Навароне.

Мэллори выпрямился, растирая онемевшие мышцы на шее: он уже два с лишним часа то наклонялся, то выпрямлялся, принимая ведра от Дасти Миллера, который вычерпывал воду из трюма. Янки доставалось: у него работа была тяжелее, к тому же он страдал морской болезнью. На него жутко было смотреть, но немыслимым усилием воли он заставлял себя продолжать свой каторжный труд.

– Ну и характер у этого янки1 – восхищенно проговорил Мэллори, тотчас же осознав неточность этого определения.

Тяжело дыша, капитан оглянулся назад. Разумеется, Кейси Браун сидел, согнувшись в три погибели, в тесном дизельном отсеке, наполненном ядовитыми газами, которые пробивались через прохудившиеся прокладки. Несмотря на головную боль – в отсеке не было вентиляции, – Кейси Браун ни разу не вышел оттуда, продолжая обслуживать выдерживавший такую нагрузку ветхий дизель со старательностью влюбленного в механизмы мастерового. Стоило дизелю чихнуть, остановиться на мгновение, и судну, а с ним и его экипажу был бы конец. Каик развернуло бы лагом к волне и опрокинуло.