Джон Ле Карре - Сингл и Сингл

– Как Павел? – спросил он, надеясь, что, начав с сына, ему удастся убедить ее говорить и о другом.

– Павел есть Павел.

– Где он?

– У Павла есть друзья, – объяснила она, словно этот феномен выделял ее сына среди остальных детей. – Они его защитят. Они его накормят. Они уложат его спать. Похороны – не для Павла. Ты хочешь увидеть тело?

– Чье тело?

– Может, его уже нет.

– Чье тело, Зоя? Моего отца? Они убили его?

– Я тебе покажу.

Комнаты, окна которых выходили на фасад виллы, соединялись дверьми. Вцепившись в его руку двумя своими, Зоя провела его мимо мебели Екатерины Великой и укрытого чехлом мотоцикла, мимо спальни Павла в комнату с увядшими цветами на полу, столом со складными ножками посередине и ортодоксальным крестом в углу.

– Это наша традиция, – объяснила она, встав у стола.

– Какая?

– Сначала мы выставляем его в открытом гробу. Тело подготавливают крестьяне. Здесь крестьян не было. Так что всю подготовку мы взяли на себя. Трудно одевать тело со множеством пулевых ранений. Пули изуродовали и лицо. Но мы справились.

– Чье лицо?

– С телом мы кладем любимые вещи. Зонтик. Часы. Пистолеты. Но наверху мы каждый вечер разбираем ему кровать. Мы держим для него место за столом. Мы едим при свечах. Когда приходят соседи, чтобы попрощаться с ним, мы их приветствуем и выпиваем с ними за него. Но у нас нет соседей. Мы – изгнанники. Наша традиция – оставлять окно открытым, чтобы его душа могла улететь, как птичка. Может, его душа улетела, но погода была очень жаркая. Когда тело покидает дом, часы переводятся на три дня назад, стол переворачивается ножками вверх, цветы с гроба сбрасываются, а им трижды стукают о дверь, прежде чем отправляют в последнее путешествие.

– Тело Михаила, – предположил Оливер, и она подтвердила его догадку долгими, зловещими кивками. – Может, нам последовать традиции? – добавил он, чтобы скрыть охватившую его радость.

– Традиции?

– Перевернуть стол.

– Это невозможно. Они уехали, а у меня нет сил.

– У меня их хватит. Отойди. Дай-ка я это сделаю. Я справлюсь.

– Я помню, что ты очень добрый, – восхищенно улыбнулась Зоя, глядя, как он складывает ножки стола, переворачивает его, кладет на пол ножками вверх.

– Может, нам убрать и цветы? Где щетка? Нам нужны щетка и совок. Где ты хранишь щетки?

Кухня напомнила ему «Соловьи»: деревянные балки потолка, запах холодного камня.

– Покажи мне.

Как Надя, она открыла несколько чуланов, прежде чем нашла то, что искала. Как Надя, что-то пробормотала об отсутствующих слугах. Они вернулись в комнату, и она рассеянно сметала цветы в совок, который держал Оливер. Потом он взял у нее щетку, прислонил к стене и обнял Зою, потому что она вновь начала плакать, и на этот раз Оливеру показалось, что его забота оживила ее и слезы облегчали душу. И он отдавал все, что мог, чтобы помочь ей: эмоции, сочувствие, силу воли. Полностью сосредоточился только на том, чтобы вывести ее из ступора и вернуть к жизни. Потому что в противном случае ему не оставалось ничего другого, как отшвырнуть ее в сторону, оставить со слезами и рыданиями и броситься на кухню, ко второму по левую сторону от двери шкафу, в котором среди грязных сапог, резиновых галош и старых русских газет стояла коричневая сумка, под цвет его пальто, принадлежащая мистеру Томми Смарту, о чем свидетельствовала надпись, сделанная летящим почерком Тайгера на листочке, вставленном в пластиковый карман-окошко на боку.

– Моего отца предало время, – объявила Зоя, отрываясь от Оливера. – А также Хобэн.

– Как это случилось?

– Хобэн никого не любит, следовательно, он никого не предал. Когда он предает, он остается верным самому себе.

– Кого он предал, кроме тебя?

– Он предал бога. Когда он вернется, я его убью. Это необходимо.

– Как он предал бога?

– Это неважно. Никто, возможно, не знает. Павел очень любит футбол.

– Михаил тоже любил футбол. – Оливер вспомнил, как гоняли мяч на лужайке, и Михаил, с пистолетом за голенищем, бросался на мяч. – Как Хобэн предал бога?

– Это неважно.

– Но ты собираешься его за это убить.

– Он предал его на футбольном матче. В моем присутствии. Я не люблю футбол.

– Но ты пошла на стадион.

– Михаил и Павел собирались на футбол, об этом уговаривались заранее. Билеты покупал Хобэн. Он купил слишком много.

– Здесь, в Стамбуле?

– Был вечер. Над стадионом «Итону» светила полная луна. – Взгляд Зои заскользил к окну. Тело вновь начала бить дрожь, и он прижал ее к себе. – Хобэн покупает четыре билета, вот и возникает проблема. Михаил не любит Хобэна. Не хочет с ним общаться. Но если иду я, Михаил не может устоять, потому что любит меня. Хобэну известно и это. Я никогда не была на футболе. Я боялась. Стадион «Итону» вмещает тридцать пять тысяч человек. Всех их знать нельзя. В матче есть перерыв. В перерыве команды уходят в раздевалки и обсуждают ход игры. Мы тоже обсуждали. Мы принесли с собой хлеб и колбасу. И водку для Михаила. Евгений не разрешает Михаилу много пить, но Хобэн взял бутылку. Я сижу с краю. Рядом со мной Павел, потом Михаил, за ним Хобэн. Очень яркий свет. Мне не нравился такой свет.

– И вы разговаривали, – мягко направил ее Оливер.

– Мы с Павлом обсуждали игру. Он объясняет мне все тонкости. Он счастлив. Он так редко ходит куда-либо с отцом и матерью. Обсуждается и «Свободный Таллин». Хобэн предлагает Михаилу плыть на «Свободном Таллине». Искушает его, как дьявол. Это будет прекрасное путешествие. Из Одессы через Босфор. Михаил будет счастлив. От Евгения это будет секрет. Подарок, который приятно удивит его.

– И Михаил соглашается?

– Хобэн действует очень тонко. Дьяволы всегда умеют найти подход к людям. Он заронил идею в голову Михаила, поспособствовал тому, что она укоренилась, а дальше обставил все так, будто она исходила от Михаила. Поздравил Михаила с хорошей идеей. Повернулся ко мне. У Михаила отличная идея. Он поплывет на «Свободном Таллине». Хобэн коварный. Это нормально. Но в тот вечер он был коварнее, чем всегда.

– Ты сказала Евгению или Тинатин?

– Хобэн – отец Павла.

Они вернулись в гостиную, где выяснилось, что Агги среди прочего умеет и ухаживать за слабыми и больными, потому что она уже сварила бульон из кубиков, добавила к нему два яйца, села рядом с Зоей, накормила ее, померила пульс, помассировала запястья, протерла лицо туалетной водой, которую взяла в ванной. Оливер, конечно же, вспомнил Хитер, которая проделывала все то же самое, когда у него вдруг зашкаливала температура. Но там, где Хитер нравилось демонстрировать свою власть над ним, Агги просто чувствовала ответственность перед человечеством, что очень порадовало Оливера, поскольку до сих пор ему казалось, что это качество свойственно лишь ему одному. Он принес сумку Тайгера и не обнаружил в ней ничего, кроме одежды, которой, возможно, сейчас очень недоставало отцу. Агги вытащила из «Калашникова» затвор и рожок, зажгла новые свечи. Как и Оливер, она чувствовала, что необходимо сохранить атмосферу и не вносить диссонанс резким электрическим светом, который мог напугать Зою.