Александр Дюма - Виконт де Бражелон или десять лет спустя. Том 1

Анна Австрийская отметила пылкость, с которой были произнесены эти слова.

– Мне говорили, милорд, что у вас есть прекрасные имения, роскошный старинный дворец?

– Да, дворец моего отца, – подтвердил Бекингэм, опуская глаза.

– Это не только богатство, но и дорогие воспоминания, – вздохнула королева, невольно обратившись мыслью к прошлому, с которым люди расстаются так неохотно.

– В самом деле, – согласился герцог грустно, под влиянием такого вступления. – Прошлое, как и будущее, будит мечты у людей, способных чувствовать.

– Правда, – тихо сказала королева. – Из этого следует, – прибавила она, – что вы, герцог, человек глубоко чувствующий… скоро уедете из Франции, вернетесь в свои владения, к своим реликвиям.

Бекингэм поднял голову.

– Я этого не думаю, ваше величество, – проговорил он.

– Как?

– Напротив, я собираюсь покинуть Англию и переселиться во Францию.

Теперь пришла очередь Анны Австрийской выразить изумление.

– Как? – сказала она. – Значит, вы в немилости у нового короля?

– Нет, ваше величество, король оказывает мне безграничную благосклонность.

– Значит, у вас есть какая-нибудь тайная причина, которая руководит вами?

– Нет, ваше величество, – с живостью ответил Бекингэм. – В моем решении нет ничего тайного. Мне нравится жизнь во Франции; мне нравится двор, где во всем чувствуется вкус и любезность; наконец, я люблю, ваше величество, искренний характер ваших наслаждений, не свойственный моей нации.

Анна Австрийская улыбнулась тонкой улыбкой.

– Искренние наслаждения! – воскликнула она. – Хорошо ли вы подумали, герцог, об этой искренности?

Бекингэм что-то пробормотал.

– Не может быть такого искреннего наслаждения, – продолжала королева, – которое могло бы воспрепятствовать человеку вашего положения…

– Ваше величество, – прервал ее герцог, – мне кажется, вы очень настаиваете на этом.

– Вы находите, герцог?

– Простите, ваше величество, но вы уже второй раз подчеркиваете привлекательность моей родной Англии, умаляя очарование Франции.

Анна Австрийская подошла к молодому человеку, и, положив свою руку на его плечо, вздрогнувшее от этого прикосновения, сказала:

– Поверьте, герцог, ничто не сравнится с жизнью на родине. Мне часто случалось вспоминать об Испании. Я прожила долгую жизнь, милорд, очень долгую для женщины, но, сознаюсь, не проходило ни одного года без того, чтобы я не пожалела об Испании.

– Ни одного года, ваше величество? – холодно произнес молодой герцог.

– Ни одного года из тех лет, когда вы были королевой красоты, какою остались и сейчас.

– О, не надо лести, герцог, я могла бы быть вашей матерью.

Она вложила в эти слова такую нежность, которая проникла в сердце Бекингэма.

Да, – продолжила она, – я могла бы быть вашей матерью и потому даю вам добрый совет.

– Совет вернуться в Лондон? – вскричал он.

– Да, милорд.

Герцог испуганно сжал руки, что не могло не произвести впечатления на женщину, которую дорогие ей воспоминания расположили к чувствительности.

– Так надо, – прибавила королева.

– Как? – воскликнул он. – Мне серьезно говорят, что я должен уехать, что я должен отправиться в изгнание?..

– Вы сказали – отправиться в изгнание? Ах, герцог, можно подумать, что ваша родина Франция!

– Ваше величество, родина любящих – страна тех, кого они любят.

– Ни слова больше, милорд, – остановила его королева. – Вы забываете, с кем говорите!

Бекингэм опустился на колени.

– Ваше величество, вы источник ума, доброты, милосердия. Вы первая не только в этом королевстве и не только по вашему положению, вы первая во всем свете благодаря вашим высоким достоинствам. Я ничего не говорил.

Разве я сказал что-нибудь, что заслуживало бы такого сурового ответа?

Разве я выдал себя?

– Вы себя выдали, – тихо сказала королева.

– Не может быть! Я ничего не знаю!

– Вы забыли, что говорили, вернее думали вслух, при женщине, и потом…

– И потом, – быстро перебил он ее, – никто не знает о том, в чем я невольно сознался.

– Напротив, знают все, герцог: вам свойственны и достоинства и недостатки молодости.

– Меня предали, на меня донесли!

– Кто?

– Те, кто уже в Гавре с адской проницательностью читал в моем сердце, как в раскрытой книге.

– Я не знаю, кого вы имеете в виду.

– Например, виконта де Бражелона.

– Я слышала это имя, но не знаю человека, который его носит. Нет, де Бражелон ничего не говорил.

– Кто же тогда? О, ваше величество, если бы кто-нибудь осмелился увидеть во мне то, чего я сам не хочу в себе видеть…

– Что сделали бы вы тогда, герцог?

– Существуют тайны, убивающие тех, кто их знает.

– Тот, кто проник в вашу тайну, безумец, еще не убит. Да вы и не убьете его. Он вооружен всеми правами. Это муж, это человек ревнивый, это второй дворянин Франции, это мой сын, Филипп Орлеанский.

Герцог побледнел.

– Как вы жестоки, ваше величество! – молвил он.

– Бекингэм, – печально проговорила Анна Австрийская, – вы изведали все крайности и сражались с тенями, когда вам было так легко остаться в мире с самим собой.

– Если мы воюем, ваше величество, то умираем на поле сражения, – тихо сказал молодой человек, впадая в глубокое уныние.

Анна подошла к нему и взяла его за руку.

– Виллье, – заговорила она по-английски с жаром, против которого никто не мог бы устоять, – о чем вы просите? Вы хотите, чтобы мать принесла вам в жертву сына, чтобы королева согласилась на бесчестие своего дома?

Дитя, не думайте больше об этом. Как! Чтобы избавить вас от слез, я должна совершить два преступления, Виллье? Вы говорили об умерших. Умершие, по крайней мере, были почтительны и покорны; они склонились перед приказанием удалиться в изгнание; они унесли с собой свое отчаяние как богатство, скрытое в сердце, потому что отчаяние было даром любимой женщины, и бежавшая от них смерть казалась им счастьем, милостью.

Бекингэм поднялся. Черты его лица исказились, он прижал руку к сердцу.

– Вы правы, ваше величество, – сказал он, – но те, о ком вы говорите, получили приказание из любимых уст. Их не прогнали, их просили уехать; над ними не смеялись.

– Нет, о них сохранили воспоминания, – с нежностью прошептала Анна Австрийская. – Но кто говорит вам, что вас изгоняют? Кто говорит, что о вашей преданности не будут помнить? Я действую не от лица кого-нибудь другого, Виллье, я говорю только от себя. Уезжайте, сделайте мне это одолжение, эту милость. Пусть и этим я буду обязана человеку, носящему имя Бекингэма.

– Значит, это нужно вам, ваше величество?

– Да, только мне.

– Значит, за моей спиной не останется никого, кто будет смеяться? Ни один принц не скажет: «Я так хотел»?