Александр Дюма - Виконт де Бражелон или десять лет спустя. Том 2

– Но ведь Мушкетон до сих пор жив, – сказал Планше, – а между тем господин барон его очень любит.

– Конечно, – подтвердил Портос со вздохом, от которого все три лошади сразу встали на дыбы, – и еще сегодня утром я говорил д'Артаньяну, как мне скучно без него. Но скажи мне, Планше…

– Спасибо, господин барон, спасибо.

– Какой ты славный малый! Скажи, сколько у тебя десятин под парком?

– Под парком?

– Да. Потом мы сосчитаем луга и леса.

– Где это, сударь?

– В твоем поместье.

– Но у меня нет ни парка, ни лугов, ни лесов, господин барон.

– Что же тогда у тебя есть, – спросил Портос, – и почему ты говоришь о своем поместье?

– Я не говорил о поместье, господин барон, – возразил немного пристыженный Планше, – а просто об усадебке.

– А, понимаю, – сказал Портос, – ты скромничаешь.

– Нет, господин барон, я говорю сущую правду: у меня две комнаты для друзей, вот и все.

– Где же тогда гуляют твои друзья?

– Прежде всего в королевском лесу; там очень хорошо.

– Да, это прекрасный лес, – согласился Портос, – почти такой же, как мой лес в Берри.

Планше вытаращил глаза.

– У вас есть такой лес, как в Фонтенбло, господин барон? – пролепетал он.

– Целых два, но лес в Берри я люблю больше.

– Почему? – учтиво спросил Планше.

– Прежде всего потому, что я не знаю, где он кончается, а потом – он полон браконьеров.

– А почему же это изобилие браконьеров делает лес таким для вас приятным?

– Потому, что они охотятся на мою дичь, а я на них, так что в мирное время у меня как бы война в миниатюре.

В этот момент Планше поднял голову, заметил первые дома Фонтенбло, которые отчетливо обрисовывались на фоне неба. Над их темной и бесформенной массой возвышались острые кровли замка, шиферные плиты которых блестели при луне, как чешуйки исполинской рыбы.

– Господа, – возгласил Планше, – имею честь сообщить, что мы приехали в Фонтенбло.

Всадники подняли головы и убедились, что Планше сказал совершенную правду.

Через десять минут они были на Лионской улице, напротив гостиницы «Красивый павлин». Высокая изгородь из густых кустов бузины, боярышника и хмеля образовывала черную непроходимую преграду, за которой виднелся белый дом с черепичной крышей.

Два окна этого дома выходили на улицу. Света в них не было. Между ними виднелась маленькая дверь под навесом, опиравшимся на колонки.

Планше соскочил с коня, как бы собираясь постучать в эту дверь; потом раздумал, взял свою лошадь под уздцы и прошел еще шагов тридцать. Его спутники поехали за ним.

Подойдя к воротам, Планше поднял деревянную щеколду, единственный их запор, и толкнул одну из створок. После этого он ступил в небольшой дворик и ввел за собой лошадь; крепкий запах навоза говорил, что где-то неподалеку стойло.

– Здорово пахнет, – звучно произнес Портос, в свою очередь, соскакивая с коня, – право, я готов подумать, что попал в свой пьерфонский коровник.

– У меня только одна корова, – поспешил скромно заметить Планше.

– А у меня тридцать, или, вернее, я не считал.

Когда оба всадника были во дворе, Планше закрыл за ними ворота.

Соскочив с седла с обычной ловкостью, д'Артаньян жадно вдыхал деревенский воздух и радостно срывал одной рукой веточки жимолости, а другой шиповник, как парижанин, попавший на лоно природы. Портос принялся обеими руками обирать стручки гороха, вившегося по жердям, и тут же уничтожал его вместе с шелухой.

Планше растолкал какого-то старого калеку, покрытого тряпьем, который спал под навесом на груде мха. Узнав Планше, старик стал величать его наш хозяин, к большому удовлетворению лавочника.

– Отведи-ка лошадей в конюшню, старина, да хорошенько накорми их, сказал Планше.

– Да, славные кони, – заговорил старик, – нужно накормить их до отвала.

– Не очень усердствуй, дружище, – заметил ему д'Артаньян, – довольно будет охапки соломы да овса.

– И студеной воды моему скакуну, – добавил Портос, – мне кажется, что ему жарко.

– Не беспокойтесь, господа, – заявил Планше, – папаша Селестен – бывший кавалерист. Он умеет обращаться с лошадьми. Пожалуйте в комнаты.

И он повел друзей по очень тенистой аллее, пересекавшей огород, затем небольшой лужок и, наконец, приводившей к садику, за которым виднелся дом, чей фасад выходил на улицу. По мере приближения к дому можно было через открытые окна нижнего этажа рассмотреть внутренность комнаты, так сказать, приемной поместья Планше.

Комната мягко освещалась лампой, стоявшей на столе и видной издали, и казалась воплощением приветливости, спокойствия, достатка и счастья.

Всюду, куда падал свет от лампы, – на старинный ли фаянс, на мебель, сверкавшую чистотой, на оружие, повешенное на ковре, – играли блестящие точки.

В окна заглядывали ветви жасмина, стол был покрыт ослепительно белой камчатной скатертью. На скатерти стояли два прибора. Желтоватое вино отливало янтарем на гранях хрустального графина, и большой синий фаянсовый кувшин с серебряной крышкой был наполнен пенистым сидром.

Возле стола в кресле с широкой спинкой спала женщина лет тридцати. Ее цветущее лицо сияло здоровьем и свежестью. На коленях у нее лежала большая кошка, свернувшись клубочком, и громко мурлыкала, что, в сочетании с полузакрытыми глазами, означало на кошачьем языке: «Я совершенно счастлива».

Друзья остановились перед окном, остолбенев от изумления. Увидя выражение их лиц, Планше почувствовал себя польщенным.

– Ах, проказник Планше, – засмеялся д'Артаньян, – теперь я понимаю причину твоих отлучек!

– Ого, какая белая скатерть, – прогремел Портос.

При звуке этого голоса кошка умчалась, хозяйка моментально проснулась, и Планше любезно провел гостей в комнату с накрытым столом.

– Позвольте мне, дорогая, – сказал он, – представить вам шевалье д'Артаньяна, моего покровителя.

Д'Артаньян взял руку дамы с галантностью придворного кавалера, как если бы он был представлен принцессе.

– Господин барон дю Валлон де Брасье де Пьерфон, – продолжал Планше.

Портос, в свою очередь, отвесил поклон, которым осталась бы довольна сама Анна Австрийская.

Теперь наступила очередь Планше. Он без стеснения поцеловал даму, впрочем, предварительно испросив знаком позволения у д'Артаньяна и Портоса. Позволение, конечно, было дано.

Д'Артаньян улыбнулся Планше:

– Вот человек, который умеет жить!

– Сударь, – со смехом отвечал Планше, – жизнь – капитал, и человек должен помещать его самым выгодным образом.

– И ты получаешь с него огромные проценты, – захохотал Портос так, что стены задрожали.

Планше снова подошел к своей хозяйке.

– Дорогая, вот эти два человека долго руководили моей жизнью. Я не раз говорил вам о них.