Александр Дюма - Виконт де Бражелон или десять лет спустя. Том 3

– Да, да, я понимаю вас. Ведь ваше поручение – тайное.

Это были последние слова, произнесенные Портосом. Возница перебил его сообщением:

– Вот мы и приехали, господа.

Портос и его спутник вылезли из тележки у дверей замка.

Здесь нам предстоит снова встретиться с Атосом и Бражелоном, исчезнувшими из Парижа после того, как открылась неверность мадемуазель Лавальер.

Если есть слово истины, то оно гласит следующее: великие печали заключают в себе зерно утешения.

Мучительная рапа, от которой страдал Рауль, сблизила отца с сыном, и одному богу ведомо, насколько ласковыми и нежными были утешения, изливавшиеся с красноречивых уст и из благородного сердца Атоса. Рапа не зарубцовывалась, и Атос в тесном общении с сыном, приоткрывая завесу над своим прошлым и сопоставляя свою жизнь с жизнью Рауля, заставил его понять, что страдание от первой неверности неизбежно в человеческой жизни, и кто когда-либо любил, тому оно отлично знакомо.

Часто Рауль, слушая отца, не слышал его. Ведь ничто не может заменить влюбленному сердцу воспоминаний и мыслей о том, кого оно любит. И когда это случалось, Рауль отвечал отцу:

– Все, о чем вы, отец, говорите, – сущая правда, я знаю, что никто так не страдал, как вы, но вы – человек слишком большого ума, и вам пришлось вынести слишком много, и вы должны понять и простить слабость тому, кто страдает впервые. Я плачу страданию эту неизбежную дань. Но это никогда больше не повторится. Позвольте же мне отдаться скорби до полного самозабвения, до того, чтобы, погрузившись в нее, потерять даже рассудок.

– Рауль, Рауль! – укоризненно говорил Атос.

– Никогда не привыкну я к мысли, что Луиза – самая чистая, самая добродетельная из всех женщин, какие только существуют на свете, – могла так коварно обмануть того, кто был так честен с нею и кто ее так любил!

Никогда я не смирюсь с мыслью, что она, сбросив с себя личину нежности и добродетели, оказалась на деле лживой и распутной. Луиза – падшая! Луиза – развратница! Ах, граф, для меня это гораздо страшнее, гораздо ужаснее, чем несчастный Рауль, чем Рауль покинутый!

В этих случаях Атос прибегал к героическим средствам. Он защищал Луизу, оправдывая ее поступок любовью. Женщина, уступившая королю лишь потому, что он не кто иной, как король, – только такая женщина заслуживает того, чтобы ее называли развратной. Но Луиза любит Людовика; оба они еще совсем дети и забыли: он – о своем положении, она – о своих клятвах. Если человек любит, ему прощается решительно все.

– Помните об этом, Рауль. А они искренне любят друг друга.

И после подобного удара кинжалом по зияющей ране любимого сына Атос тяжко вздыхал, а Рауль – Рауль убегал в чащу леса или скрывался у себя в комнате, откуда выходил через час белый как полотно, но спокойный.

Так проходили дни, последовавшие за той бурной сценой, во время которой Атос так сильно задел неукротимую гордость Людовика. Разговаривая с Раулем, Атос ни разу не вспомнил о рей; он не рассказал Раулю и подробностей своего полного достоинства прощания с королем, хотя, быть может, его рассказ и утешил бы юношу, показав ему в унижении его врага и соперника. Атос не хотел, чтобы оскорбленный влюбленный забыл об уважении, которое должно воздавать королю.

И когда Бражелон, пылкий, озлобленный, мрачный, говорил с презрением о ценности королевского слова и о нелепой вере, с какою иные безумцы относятся к обещаниям, брошенным с высоты трона; когда он, перемахивая через целые два столетия с быстротой птицы, проносящейся над проливом, чтобы из одной части света попасть в другую, предсказывал, что придет время, и короли будут казаться ничтожнее обыкновенных людей, Атос отвечал ему спокойно и убедительно:

– Вы правы, Рауль, и то, о чем вы говорите, непременно произойдет: короли утратят свой ореол, как звезды теряют свой блеск, когда истекает их время. Но когда придет этот час, пас уже давно не будет. И помните хорошенько о том, о чем я сейчас скажу: в нашем мире всем – мужчинам, женщинам и королям – надлежит жить настоящим; что же касается будущего, то в будущем мы должны жить лишь для бога.

Вот о чем разговаривали, как всегда, Атос и Рауль, меряя шагами длинную липовую аллею в парке, присыхающем к замку, когда прозвенел колокольчик, которым обычно возвещали обед или прибытие гостя. Машинально, не обращая внимания на звон колокольчика, они повернули к дому и, дойдя до конца аллеи, столкнулись с Портосом и Арамисом.

Рауль вскрикнул от радости и нежно прижал Портоса к груди. Арамис и Атос поцеловались по-стариковски. Сразу же после этих объятий Арамис заявил:

– Мы к вам ненадолго, друг мой.

– А! – произнес граф.

– Только чтобы успеть рассказать вам о моем счастье, – добавил Портос.

– А! – произнес Рауль.

Атос молча взглянул на прелата, мрачный вид которого явно не гармонировал с радужным настроением Портоса.

– Какая же у вас радость? – спросил, улыбаясь, Рауль.

– Король жалует меня герцогским титулом, – таинственно прошептал Портос, наклонившись к уху Рауля. Но шепот Портоса был больше похож на рев зверя.

Атос услышал эти слова, и у него вырвалось восклицание. Арамис вздрогнул.

Прелат взял Атоса под руку и, попросив разрешения у Портоса поговорить несколько минут наедине с графом, сказал:

– Дорогой Атос, я в великой печали.

– В печали? Ах, дорогой друг!

– Вот в двух словах: я устроил заговор против короля, этот заговор не удался, и в настоящий момент за мной, несомненно, гонятся по пятам.

– За вами гонятся?.. Заговор?.. Что вы говорите, друг мой?

– Печальную истину. Я погиб.

– Но Портос… этот герцогский титул… что это значит?

– Это и мучит меня больше всего другого, это и есть моя самая глубокая рапа. Веря в безусловный успех моего заговора, я вовлек в него и беднягу Портоса. Он вошел в него весь целиком, – вам, впрочем, и без меня известно, как делает Портос подобные вещи, – отдавая ему все свои силы и решительно ничего не зная о сути дела, и теперь он виноват так же, как и я, и погибнет так же, как погибну я.

– Боже мой!

И Атос повернулся к Портосу, который ответил ему ласковой улыбкой.

– Но я должен изложить все по порядку. Выслушайте меня, – попросил Арамис.

И он рассказал известную нам историю. Пока Арамис говорил, Атос несколько раз ощущал, что у него на лбу выступает испарина.

– Это было великим замыслом, – сказал он, – но и великой ошибкой.

– За которую я жестоко наказан, Атос.

– Поэтому я и не высказываю полностью своих мыслей.

– Выскажите же их, прошу вас.

– Это преступление.

– Ужасное, я это знаю. Оскорбление величества.

– Портос, бедный Портос!

– Но что мне было делать? Успех, как я ужо говорил, был обеспечен.