Рэймонд Чандлер - Высокое окно

– Хорошо. Я попробую.

Я долго ждал. Ее надо было поднять и подложить ей под спину гору подушек, и вытащить из ее грубой серой лапы бутылку вина, и поднести телефон… На другом конце провода кто-то откашлялся. Звук был похож на грохот товарного поезда в гулком тоннеле.

– Миссис Мердок у телефона.

– Вы можете опознать принадлежащий вам предмет, о котором мы говорили сегодня утром, миссис Мердок?

– Э-э… а что, есть какие-то похожие на него?

– Должны быть. Десятки, сотни, насколько мне известно. Во всяком случае, десятки. Где они, я, конечно, не знаю.

Она покашляла.

– Я не настолько разбираюсь в этом. Вряд ли я смогу опознать его. Но в данных обстоятельствах…

– Я как раз об этом, миссис Мердок. Опознать предмет совершенно необходимо.

– Так. Вам что, известно, где он находится?

– Морнингстар говорит, что видел его и ему предлагали его купить, как вы и подозревали. Но покупать старик не стал. Он утверждает, что приходила женщина. Это, правда, ничего не значит, потому что Морнингстар дал очень подробный словесный портрет некоего субъекта – либо полностью выдуманный, либо относящийся к кому-то, кого Морнингстар знает довольно близко. Но, возможно, действительно приходила не женщина.

– Понятно. Но теперь это не важно.

– Неважно?

– Да. У вас есть еще что-нибудь?

– Еще один вопрос. Вам знаком светловолосый молодой человек по имени Джордж Ансон Филипс? Довольно плотный, в коричневом костюме с яркой ленточкой. Сегодня он был одет именно так. Представляется частным детективом.

– Нет. Почему он должен быть мне знаком?

– Не знаю. Он регулярно появляется в поле моего зрения. Думаю, это он пытался продать вышеуказанный предмет. После того как я вышел от Морнингстара, тот пытался дозвониться этому Ансону. Я прозмеился обратно в контору старика и подслушал.

– Вы – что?

– Прозмеился.

– Пожалуйста, посерьезней, мистер Марлоу. Еще что-нибудь?

– Да. Я согласился заплатить Морнингстару тысячу долларов за возвращение… э-э… означенного предмета. Он сказал, что сможет его выторговать за восемьсот…

– А где вы рассчитывали достать деньги, позвольте поинтересоваться?

– Ну, это я так, к слову. Старик Морнингстар – хитрая бестия и понимает только такой язык. И потом у вас вполне могло бы возникнуть желание раскошелиться. Уговаривать вас я не собираюсь. Вы всегда можете обратиться в полицию. Но если по какой-то причине вы туда обращаться не хотите, то это, вероятно, единственный путь, каким можно вернуть похищенное. То есть выкупить его.

Я бы, наверно, еще долго нес что-то в том же духе, сам толком не понимая, что именно я пытаюсь втолковать собеседнице, если бы она не оборвала меня, отрывисто пролаяв:

– Это все теперь совершенно неважно, мистер Марлоу. Я решила закрыть дело. Монету мне вернули.

– Минуточку, не вешайте трубку.

– Я положил трубку на полочку, открыл дверь будки, высунул оттуда голову и набрал полную грудь того, что предлагается в аптеках в качестве воздуха. Никто не обратил на меня никакого внимания. Напротив меня за прилавком аптекарь в бледно-голубой куртке болтал с посетителями. Помощник аптекаря мыл склянки у фонтанчика. Две девочки в брюках толклись у игрового автомата. Высокий субъект в черной рубашке и бледно-желтом шарфике рылся в журналах на столике. Он не был похож на гангстера.

Я закрыл дверь будки, поднял трубку и сказал:

– Крыса грызла мою ногу. Но уже все в порядке. Значит, вам ее вернули? Вот как. И каким же образом?

– Надеюсь, вы не слишком разочарованы, – прогремел решительный баритон миссис Мердок. – Я могу объяснить вам ситуацию, могу – не объяснять. Позвоните-ка мне завтра утром. Поскольку я не намерена продолжать следствие, в качестве платы вам остается выданный аванс.

– Я вас правильно понял? – спросил я. – Вам действительно вернули монету… или просто обещали вернуть?

– Конечно, вернули. И я уже устала. Так что, если вы…

– Минуточку, миссис Мердок. Все не так просто, как вам кажется. Происходят странные вещи.

– Вот завтра вы мне о них и расскажите, – отрубила она и повесила трубку.

Я вывалился из будки и стал прикуривать сигарету непонятно чьими толстыми неловкими пальцами. И пошел к прилавку. Аптекарь был уже один. Сосредоточенно сдвинув брови, он затачивал перочинным ножом карандаш.

– У вас славный, остро заточенный карандашик, – громко сообщил я ему.

Он взглянул на меня – несколько удивленно. Девочки у игрального автомата взглянули на меня – несколько удивленно. Я подошел к висевшему над прилавком зеркалу и взглянул в него – несколько удивленно.

Я опустился на стул и сказал:

– Двойной виски, неразбавленный.

– Извините, сэр, – все так же удивленно сказал аптекарь, – но здесь не бар.

– Да, да, – согласился я. – То есть, конечно же, нет. Я только что пережил сильное потрясение. И несколько не в себе. Чашечку кофе, пожалуйста, послабее. И кусочек черствого хлеба с тонким ломтиком ветчины. Впрочем, нет. Все-таки лучше не есть. Пока что. Всего хорошего.

Я встал со стула и прошагал к двери в тишине, громкой, как спущенная по металлическому желобу тонна угля.

Человек в черной рубашке с желтым шарфиком ухмылялся мне из-за «Нью-Рипаблик».

– Бросьте эту дрянь и вгрызайтесь во что-нибудь более солидное, типа комиксов, – посоветовал я ему просто из дружеских соображений.

Я вышел. За моей спиной кто-то сказал:

– В Голливуде их полно.

Поднявшийся ветер был сух и упруг; он раскачивал верхушки деревьев и подвесные фонари, отчего по стенам домов черные тени оползали медленно, как лава по склону вулкана.

Ломбард находился на Санта-Моника около Уилкокса – в тихом старомодном местечке, омываемом спокойными волнами времени. В его витрине выставлены вещи – от набора мормышек для форели в плоской деревянной коробочке до портативного органа, от складной детской коляски до фотоаппарата с четырехдюймовым объективом, от перламутрового лорнета в выцветшем бархатном футляре до несамовзводного кольта сорок четвертого калибра.

Я зашел в ломбард, над моей головой звякнул колокольчик. В глубине помещения кто-то завозился, высморкался, потом раздались шаги.

За прилавком появился старый в черной ермолке еврей и предупредительно улыбнулся мне.

Я вынул кисет, достал оттуда дублон Брэшера и положил его на прилавок. Рядом с прилавком было огромное окно, и я чувствовал себя совершенно голым. Никаких тебе потайных комнаток с резными плевательницами ручной работы и наглухо закрывающимися дверями.

Еврей взял монету и взвесил ее на ладони.

– Золото? Из фамильных тайников, а? – Он подмигнул.

– Двадцать пять, – сказал я. – Жена и детки просят хлеба.