Александр Дюма - Изабелла Баварская

Герцог Орлеанский, в свою очередь, не тратил времени даром; во все принадлежащие ему владения он отправил своих посланцев, приказав поднять столько народу, сколько будет возможно, и как можно скорее привести их к нему. Вскоре к нему примкнул сир Арпедан со своими людьми из Булонэ, герцог Лотарингский с обитателями Шартра и Дрей и, наконец, граф Алансонский с рыцарями и простолюдинами из Орлеана. Несчастные труженики окрестностей Парижа очень страдали от этих скопищ вооруженных людей, которые грабили и опустошали места, где они проходили, в частности, Бри и Иль-де-Франс. Люди герцога Орлеанского в качестве знамени несли суковатую палку, на которой были начертаны слова его девиза, принятого на турнирах: «Бросаю вызов», а сторонники герцога Бургундского, в свою очередь, встали под знаменем – лопатой, их девизом было: «Вызов принимаю».

Итак, два войска очутились лицом к лицу, и хотя ни тот, ни другой принц не объявлял открытой войны, каждому было ясно: достаточно какой-нибудь мелкой ссоры между солдатами, чтобы столкнуть две армии и развязать гражданскую войну.

Такое положение не могло длиться долго, – герцог Орлеанский решил положить ему конец: он двинул свое войско на Париж. Герцог Бургундский пребывал в своем замке в Артуа, и тут ему донесли, что неприятель, вооруженный до зубов, идет на Париж. Герцог, не медля ни минуты, надел доспехи, взял оружие и вскочил на коня. В замке Анжу, куда он примчался, он встретил короля Сицилийского, герцогов Беррийского и Бурбонского, а также множество других принцев и сеньоров из свиты короля. Он просил их засвидетельствовать, что не он первый открыл враждебные действия, и, став во главе своих людей, повел их на Монфокон. Народ, увидев, как целые полчища солдат мчались через Париж, пришел в сильное волнение. Из-за высоких налогов герцог Орлеанский снискал себе славу ненасытного, и в народе пронесся слух, будто он собирается разграбить Париж. Тогда поднялись все горожане, все собрались у городских ворот; на улицу вышли студенты; многие дома в окрестностях Парижа были разрушены: из них вытаскивали камни и посреди дороги воздвигали баррикады; таким образом, были приняты все меры, чтобы помочь герцогу Бургундскому и дать отпор герцогу Орлеанскому.

Тут появились король Сицилийский, герцоги Беррийский и Бурбонский, они предстали перед герцогом Орлеанским и, рассказав, как относится к нему народ, умоляли его избежать кровопролития. Герцог отвечал, что он ни при чем, враждебным действиям положил начало его кузен Жан, который похитил у матери молодого герцога Аквитанского, а впрочем, он охотно последует разумному совету, доказательство чему то, что он откладывает поход. И действительно, он разместил своих людей в Корбее и вокруг Шарантонского моста, препроводил королеву в Венсен, а сам удалился в свой замок Боте.

Начались переговоры, по прошествии недели стороны пришли к следующему соглашению: отвести свои войска и свои притязания предать суду короля и его совета. Герцоги поклялись на Евангелии исполнить это, отзыв войск положил начало выполнению условий перемирия.

Как только из Парижа удалились вооруженные люди, королева решила туда вернуться. Для столицы это выражение доверия королевы Изабеллы своим подданным явилось большим праздником: королева вновь была со своим народом. Радостная толпа пришла приветствовать ее. Королева проследовала в экипаже, подаренном ей герцогом Орлеанским, за нею в носилках следовали придворные дамы, оба герцога, примиренные, ехали верхом на лошадях, держась за руки, а в другой руке каждый держал герб своего недавнего противника. Проводив королеву Изабеллу во дворец короля, оба герцога отправились в Нотр-Дам, причастились одной и той же облаткой, сломав ее пополам, и обнялись у подножия алтаря. В доказательство их полного согласия и своего доверия к герцогу Орлеанскому герцог Бургундский испросил у него гостеприимства на эту ночь. Герцог Орлеанский предложил герцогу Бургундскому разделить с ним его ложе, Жан Бургундский принял приглашение. Народ, обманутый видимостью согласия, ликуя, проводил обоих до нового дворца Орлеанов, который находился позади дворца Сен-Поль.

Двое мужчин, которые еще неделю назад шли один на другого, каждый под своим знаменем, сейчас опирались друг на друга, словно закадычные друзья, увидевшиеся после долгой разлуки.

Их дядья, герцоги Беррийский и Бурбонский, не верили ни своим глазам, ни своим ушам. Герцог Бургундский еще раз поклялся в своей искренности, а герцог Орлеанский сказал, что для него не было дня прекраснее этого.

Принцы, оставшиеся наедине друг с другом, продолжали мирно беседовать. Им принесли пряного вина, и они выпили его, обменявшись кубками. Герцог Бургундский был само доверие. Он нахваливал спальню, расположение комнат, с тщательностью осмотрел обивку и портьеры и, указав на маленький ключ, торчавший в потайной дверце, смеясь, осведомился, не ведет ли она в покои герцогини Валентины.

Герцог Орлеанский живо встал между дверью и Жаном Бургундским и, взявшись за ключик, сказал:

– Вовсе нет, дорогой кузен, – сюда запрещено входить: эта дверь ведет в молельню, я возношу тут мои тайные молитвы богу.

И, смеясь, как бы нечаянно, он вынул из двери ключ; словно забыв, что у него в руках, он стал вертеть ключ на пальце, а затем, сунув его в карман своего камзола, сказал с прекрасно разыгранным равнодушием:

– Не пора ли ложиться, кузен?

Жан Бургундский лишь тогда ответил, когда освободился от золотой цепи, на которой висел его кинжал и кошель, – он положил то и другое на кресло, а герцог Орлеанский, в свою очередь, стал раздеваться; совершив это раньше кузена, он первым лег в постель, оставив для герцога Бургундского место с краю как более почетное, которым тот не замедлил воспользоваться.

Принцы еще некоторое время поговорили о войне, о любви, но вот наконец герцог Жан как будто стал испытывать желание заснуть; герцог Орлеанский прервал беседу, еще некоторое время взглядом, полным благожелательности, смотрел на своего кузена, который уже спал, затем, перекрестившись, прошептал слова молитвы и, в свою очередь, закрыл глаза.

Но после часа неподвижного лежания глаза Жана открылись, он неслышно повернул голову в сторону кузена – тот спал так крепко, словно все ангелы неба хранили его сон.

Убедившись, что кузен действительно спит, а не притворяется, Жан привстал на локте, спустил с постели одну ногу, потом другую, нащупал пол и тихо соскользнул с кровати; он подошел к креслу, где лежали одежды герцога Орлеанского, пошарил в карманах, достал спрятанный кузеном ключ, взял со стола лампу, которую поставил на ночь слуга, и, затаив дыхание, подкрался к потайной дверце; осторожно сунув ключ в замочную скважину, он открыл дверь и вошел в таинственное обиталище.