Александр Дюма - Изабелла Баварская

– О! – сказала Шарлотта, – да вот их вожак – мсье Дюпюи. А с ним два капитана. Они, должно быть, спрашивают, где апартаменты королевы: им показывают на эти окна. Они направляются сюда… вошли, поднимаются наверх.

– Прикажете их арестовать? – спросил Леклерк, наполовину вынув кинжал из ножен.

– Нет, нет, – с живостью ответила королева. – Молодой человек, спрячьтесь в этой комнате, возможно, вы мне понадобитесь, если никому не известно, что вы здесь, в противном случае – вы погибли.

Шарлотта подтолкнула Леклерка к полутемной каморке, находившейся за изголовьем ложа королевы. Королева спрыгнула с кровати, набросила на себя просторное платье из парчи, отделанное мехом, и, не имея времени подпоясаться, обхватила талию руками; ее волосы, как мы уже говорили, падали с плеч и спускались ниже пояса. В тот же миг Дюпюи, сопровождаемый двумя капитанами, вошел в комнату и приподнял портьеру. Не снимая головного убора, он сказал, обращаясь к Изабелле:

– Ваше величество королева, вы – моя пленница.

Изабелла издала возглас, в котором ярость смешалась с удивлением, ноги у нее подкосились, и она без сил села на кровать. Затем, взглянув на того, кто осмелился адресовать ей столь непочтительные слова, она произнесла с язвительной усмешкой:

– Да вы с ума сошли, Дюпюи.

– К несчастью, рассудок потерял его величество наш король, – отвечал Дюпюи, – иначе, сударыня, я бы уже давно сказал вам то, что вы только сейчас услышали.

– Я могу быть пленницей, но я пока еще королева, да и не будь я королевой, я женщина, так снимите же шляпу, мессир, ведь сняли бы вы ее, разговаривая с вашим повелителем – коннетаблем, ибо это, конечно, он послал вас сюда.

– Вы не ошиблись, я явился по его приказу, – отвечал Дюпюи, медленно, как это делают по принуждению, стаскивая с головы свой головной убор.

– Пусть так, – продолжала королева, – однако с минуты на минуту должен явиться король, и мы посмотрим, кто тут хозяин – он или коннетабль.

– Король не приедет.

– А я говорю, что вот-вот приедет.

– На полпути он повстречал шевалье де Бурдона.

Королева вздрогнула, Дюпюи заметил и улыбнулся.

– Так что ж? – сказала королева.

– Так вот. Эта встреча изменила его планы, а также, вероятно, и намерения шевалье: он намеревался вернуться в Париж один, а сейчас его сопровождает целый эскорт; он рассчитывал остановиться во дворце Сен-Поль, а его препровождают в Шатле.

– Шевалье в тюрьму! Но за что?

Дюпюи улыбнулся.

– Вы должны это знать лучше, чем мы, ваше величество.

– Но его жизнь в безопасности, надеюсь?

– Шатле рядом с Гревской площадью, – сказал, усмехаясь, Дюпюи.

– Вы не осмелитесь его убить.

– Ваше величество королева, – произнес Дюпюи, высокомерно глядя на королеву немигающим взглядом, – вспомните о монсеньере герцоге Орлеанском: он был первым в королевстве после его величества короля; у него было четверо слуг, освещавших ему дорогу, два оруженосца, несших копье, и два пажа, несших шпагу, когда он шел в свой последний вечер по улице Барбетт, возвращаясь с ужина, который давали вы… Между столь высокой особой и жалким шевалье огромная разница. Раз оба совершили одно и то же преступление, почему же им не понести одно и то же наказание?

Королева вскочила, ее лицо пылало от гнева, казалось, кровь брызнет из жил; она протянула руку к дверям, сделала один шаг и хриплым голосом произнесла лишь одно слово: «Вон!»

Обескураженный Дюпюи отступил на шаг.

– Хорошо, государыня, – сказал он, – но прежде чем выйти, я должен добавить еще кое-что к сказанному: воля короля и монсеньера коннетабля повелевает вам без промедления отправиться в Тур.

– В вашем обществе, разумеется?

– Да, ваше величество.

– Так это вас выбрали мне в тюремщики? Завидная должность и очень вам к лицу.

– Человек, который задвинет задвижку за королевой Франции, – немалое лицо в государстве.

– Вы полагаете, – проговорила Изабелла, – что палач, который отрубит мне голову, заслуживает дворянства?

Она отвернулась, всем своим видом показывая, что сказала достаточно и дальше говорить не желает.

Дюпюи скрипнул зубами.

– Когда вы будете готовы, государыня?

– Я дам вам знать.

– Я уже сказал, что вашему величеству следует поторопиться.

– А я вам сказала, что я королева и хочу, чтобы вы вышли.

Дюпюи чуть слышно пробормотал какие-то слова: все в государстве знали, какое влияние имела Изабелла на старого монарха, и он вздрогнул, представив себе, что будет, если она, оказавшись вблизи от короля, вновь заберет над ним власть, лишь на миг выскользнувшую из ее рук. Поэтому Дюпюи поклонился с почтительностью, которую он не выказывал до сих пор, и, повинуясь приказу королевы, вышел.

Едва портьера опустилась за ним и двумя сопровождавшими его людьми, как королева рухнула в кресло, а Перине Леклерк выскочил из своего укрытия; Шарлотта рыдала.

Леклерк был бледнее обычного, но не страх был тому причиной, а сильный гнев.

– Должен ли я убить этого человека? – сказал он королеве и, стиснув зубы, положил руку на рукоять кинжала. Королева горестно улыбнулась; Шарлотта, плача, кинулась к ее ногам.

Удар, нанесенный королеве, поразил и обоих молодых людей.

– Его убить! – воскликнула королева. – Ты полагаешь, что для этого мне нужна была бы твоя рука и твой кинжал?.. Его убить!.. Для чего?.. Взгляни в окно: двор полон солдат… Убить… Разве это спасет Бурдона?

Шарлотта плакала навзрыд: ей было жаль свою повелительницу, но еще более себя: королева теряла счастье любить и быть любимой, Шарлотта – надежду на любовь. Поэтому ее должно было жалеть сильнее.

– Ты плачешь, Шарлотта, – сказала королева. – Ты плачешь!.. Тот, кого ты любишь, покидает тебя, но вы расстаетесь не надолго!.. Ты плачешь! А я поменяла бы свою судьбу, хоть я и королева, на твою… Ты плачешь!.. Ты не знаешь, что я любила Бурдона, как ты любишь этого молодого человека, но у меня нет слез. Слышишь? Они убьют его, ведь они не прощают. Тот, кого я люблю так же, как ты своего возлюбленного, будет убит, а я ничем не могу помочь ему, я даже не узнаю, когда они вонзят ему в грудь кинжал; каждая минута моей жизни отныне станет мигом приближения смерти, я все время буду думать: может быть, он зовет меня сейчас, окликает по имени, бьется в агонии, залитый своей кровью; а я, я не с ним и ничего не могу, но я же королева, королева Франции!.. Проклятие! Я даже не плачу, у меня нет слез…

Королева ломала руки, она царапала себе лицо; молодые люди плакали, теперь уже не над своим несчастьем, а над горем королевы.

– О! Что мы можем сделать для вас? – говорила Шарлотта.

– Приказывайте, – вторил ей Леклерк.

– Ничего, ничего!.. О, все муки ада в этом слове. Желать отдать свою кровь, свою жизнь, чтобы спасти любимого, и ничего не мочь!.. О, если б они были в моих руках, эти люди, которые дважды воткнули клинок в мое сердце! Но я ничего не могу сделать, ничем не могу помочь ему. Однако я была могущественна: когда король был в беспамятстве, я могла бы дать ему подписать смертный приговор коннетаблю, но я не сделала этого. О, безумица! Я должна была это сделать!.. Сейчас в темнице был бы д'Арманьяк, а не Бурдон!.. Он так красив и так молод! Он же ничего им не сделал!.. Боже, они убьют его, как убили Людовика Орлеанского, который тоже ничего им не сделал. А король… король, который видит все эти злодейства, который ступает по крови, – стоит ему поскользнуться, как он хватается за убийцу!.. Безумный король! Глупый король!.. О боже, боже, сжалься надо мной… Спаси меня!.. Отомсти за меня!..