Лев Успенский - Записки старого петербуржца

Кто не верит, пусть читает роман "Запах лимона".

Невозможно рассказать всю историю нашей рукописи, – пришлось бы написать еще одну приключенческую повесть. Но вот, пожалуйста:

Лев Рубус "Запах лимона"

Изд. "Космос" Харьков

"Лев Рубус" – это мы, два Льва: один – РУБинов, другой – УСпенский.

"Запах лимона" – иначе "Цитрон дабл-Ю-пять" – это то же, что "НТУ", то же, что "Минаретская, пять", если следить по разным каталогам частного издательства этого.

Почему "Космос" и Харьков? Потому что были на свете два Вольфсона, два нэповских книгоиздателя. Ленинградский Вольфсон – "Мысль" и харьковский Вольфсон – "Космос". Кем они приходились друг другу – братьями, кузенами или дядей и племянником, – я не знаю. Но – приходились.

Харьковский Вольфсон издал этот детективный "Запах" потому, что ленинградский Вольфсон не нашел возможности его издать.

Нет, он принял от нас рукопись. Как полагается, он послал ее по инстанциям. Инстанции не торопились, но это нас не удивляло: нас к этому приуготовили. Но вот однажды на моей службе в Комвузе (учась, я работал в Комвузе, как это ни удивительно, – "художником"; рисовать я ни тогда, ни когда-либо не умел) меня вызвали к телефону.

Незнакомый, сухо-вежливый голос попросил меня "завтра к 10 часам утра прибыть к товарищу Новику на улицу Дзержинского, 4". Каждый ленинградец тогда понимал, что "Дзержинского, 4" – это то же самое, что "Гороховая, 2". Выражение лица у меня, безусловно, стало неопределенным.

– И будьте добры, – добавил, однако, голос, – сообщите мне, как я могу связаться с товарищем… С товарищем Рубиновым, Львом Александровичем?.. Ах, так? Благодарю вас!

Морщины на моем челе, несомненно, приразгладились: двоих нас могли приглашать вроде бы как по одному-единственному делу. Но почему – туда?

Назавтра, несколько раньше срока, мы уже сидели на одной из лестничных площадок большого этого дома, на стоявшей там почему-то садового типа чугунной скамье. Против нас была аккуратно обитая клеенкой дверь и на ней табличка: "Новик".

Товарищ Новик, однако, нас не принял. Высокая и красивая блондинка, выйдя из этой двери, сообщила нам:

– Товарищ Новик просил меня провести вас к Нач-Кро.

Мы быстро посмотрели друг на друга. "Кро"? "К" + "Р" могли означать "контрреволюция". А что такое "О"?

Идя вслед за нашей проводницей по бесконечным коридорам, мы пытливо вглядывались в надписи на дверях. Наконец слабый лучик света забрезжил нам:

"Контрразведывательный отдел"… Стало понятней, но не до конца. Мы-то при чем тут? Нас-то это с какой стороны касается – "Кро"?

Нач-Кро приказал ввести нас к себе. Нач-Кро был высок, собран, обут в зеркально начищенные высокие сапоги. Во рту у него было столько золотых коронок, что при первом же слове он как бы изрыгнул на нас пламя.

– Так-так-так! – проговорил весьма дружелюбно Нач-Кро, товарищ Ш., как значилось у него на двери кабинета. – Садитесь, друзья, садитесь… Это вы и есть Лев Рубус? Ну что ж, я читал ваш роман. Мне – понравилось.

Мы скромно поклонились,

– Знаете, и товарищ М. вас читал (он назвал очень известную в тогдашнем Ленинграде фамилию). Ему тоже понравилось. Отличный роман. Он может послужить нам как хорошее воспитательное средство…

Леве Рубинову по его прошлому роду деятельности разговоры с начальниками такого ранга были много привычнее, чем мне.

– Товарищ Ш.! – не без некоторой вкрадчивости вступил он в разговор. – Наша беда в том, что нам все говорят: "Понравилось", но никто не пишет: "Печа тать"…

– А вам кажется – это можно напечатать? – посмотрел на нас товарищ Ш. – Да что вы, друзья мои! Давайте начистоту… Вы, как я понимаю, – странно, я вас представлял себе куда старше! – очевидно, много поработали… в нашей системе… Нет? Как так нет? А откуда же у вас тогда такое знание… разных тонкостей работы? Уж очень все у вас грамотно по нашей части… Но как же вы не понимаете: такая книга нуждается в тщательнейшей специальной редактуре. Как – зачем? В нашем деле далеко не все можно популяризовать по горячим следам. Сами того не замечая, вы можете разгласить урби эт орби (он так и сказал: "урби эт орби" [ 51 Латинское выражение "urbi et orbi" буквально означает "и городу и всему миру". Переносный смысл: "Всем, всем, всем…" ]) сведения, которые оглашать преждевременно. Вы – чересчур осведомленные люди, а нам в печати надлежит быть крайне сдержанными…

Я смотрел на него в упор и ничего не понимал.

– Товарищ Ш! – решился я наконец. – Про что вы говорите? В чем мы "осведомлены"? Где это проявилось? Я, скажем, никогда к вашей системе и на километр не приближался…

– В чем проявилось? – переспросил Нач-Кро.– Да хотя бы вот в чем. Откуда вам стало известно, что "Интеллиджент-Сервис" в Лондоне помещается на Даунинг-стрит, четырнадцать?

Как по команде, мы раскрыли рты и уставились друг на друга.

– Лева, ты помнишь, как это получилось?

– Конечно помню. Мы в твоем "Бедэкере" девятьсот седьмого года нашли адрес "Форин-оффис". Даунинг-стрит, десять…

– Ну да. И ты сказал: "Значит, и "Интеллидженс неподалеку, верно? Сунем его на Даунинг-стрит, тринадцать".

– А ты запротестовал: "Я не люблю нечетных чисел. Давай Даунинг, но четырнадцать…" Так и вышло…

– Скажите на милость! – как-то двупланно удивился Нач-Кро. – Так вот: там как раз оно и помещается. Чем вы это объясните?

– Сила творческого воображения… – осторожно предположил ужасно не любивший нечетных чисел Лева.

– Гм-гм! – отозвался себе под нос товарищ Ш. -Гм-гм!

В результате беседы было установлено: молодые авторы по совершенной своей невинности, силой творческого воображения несколько раз попали пальцем в небо, там, где этого совершенно не требовалось. Авторам этим нужна благожелательная помощь и советы. Поскольку их труд представляется в общем полезным, и то и другое им будет предоставлено. Нач-Кро поручит это дело компетентным товарищам, те сделают свои замечания, авторы их учтут, и…

– И, пожалуйста, друзья мои, печатайте, издавайте, публикуйте. Очень рады будем прочесть.

С Гороховой мы летели окрыленные; Нач-Кро пленил нас: остроумный, иронический, благожелательный товарищ… Urbi et orbi!

Мы и впоследствии остались о нашем визите на улицу Дзержинского при самых лучших воспоминаниях. Правда, нас туда больше не приглашали, а сами мы напоминать о себе считали как-то не слишком скромным. Мы отлично понимали: и у Кро, у его начальника в том году, как и во все иные годы, было немало дел посерьезнее нашего.

Перестали мы тревожить и Вольфсона-ленинградского: мы не были уверены, как на него повлияет наш правдивый рассказ, если мы перед ним с этим рассказом выступим.