Александр Дюма - Сальватор. Том 2

А ведь ни мне, ни вам этого не хочется, верно? Я убежден, что и господин Жан Робер к этому не стремится. Так что не беспокойтесь, дорогая, и положитесь на меня. Простите, что я невольно причинил вам беспокойство в поздний час.

– Что же будет?.. – отважилась спросить г-жа де Маранд. На ее лице отразился ужас: она начала смутно догадываться, что именно ее муж займет во всем этом деле место любовника.

– Ничего необычного не произойдет, дорогая Лидия, – продолжал банкир, – я берусь все уладить наилучшим образом.

– Сударь! Сударь! – вскричала г-жа де Маранд, привскочив на постели, так что ее белая шея и округлые плечи предстали взору банкира, словно бесценное сокровище. – Сударь! Вы будете из-за меня драться?

Господин де Маранд задрожал от восхищения.

– Дорогая моя! – молвил он. – Клянусь, что сделаю все возможное, дабы вы как можно дольше были уверены в моей почтительнейшей нежности.

Он встал и в третий раз поцеловал жене руку:

– Усните с миром!

Госпожа де Маранд схватила его за обе руки и проникновенно проговорила:

– Ах, сударь, сударь! Отчего же вы меня не полюбили!

– Тсс! – приложил г-н де Маранд палец к губам. – Не будем говорить о веревке в доме повешенного.

Забрав свечу и портфель, г-н де Маранд удалился так же тихо, как и вошел.

Господин фон Гумбольдт, великий философ и геолог, сказал где-то по поводу впечатлений от землетрясений:

«Это впечатление объясняется не тем, что впечатления от катастроф, история которых сохранилась в памяти, представляются нашему воображению в большом количестве. Нас захватывает то, что мы вдруг теряем врожденную веру в устойчивость Земли. С самого нашего детства мы привыкли к контрасту между подвижностью Океана и неподвижностью Земли.

Все свидетельства наших чувств укрепили нас в этой уверенности; но стоит Земле дрогнуть, и этой минуты довольно, чтобы разрушить опыт всей нашей жизни. Неожиданно открывается неведомая мощь; покой в природе – не более чем иллюзия, и мы вдруг чувствуем, что оказались безжалостно отброшены в хаос разрушительной силы».

У этого физического впечатления имеется эквивалент во впечатлении морального свойства, которое приобретается через несколько лет супружеской жизни, когда, после того как мужчина обожал свою жену и полностью ей доверял, он внезапно видит, что у него под ногами разверзлась бездна сомнения.

И впрямь, знаете ли вы положение более тяжелое и плачевное, чем то, в котором оказывается мужчина, крепко привязавшийся к женщине, проживший с ней бок о бок годы в полной безмятежности и вдруг чувствующий, что его вере и спокойствию нанесен удар. Сомнение, берущее начало в женщине, которую он любит, распространяется на все мироздание. Он сомневается в себе, в других, в божественном свете. Наконец, он становится похож на того, о ком говорит г-н фон Гумбодьдт и кто прожил тридцать лет в полной уверенности, что у него под ногами твердая почва, но неожиданно чувствует, что она дрожит и уходит у него из-под ног.

К счастью, г-н де Маранд находился в другом положении, вообще трудно поддающемся описанию. Как он и сказал жене, «знание себя самого» заставило его с большой снисходительностью относиться к прекрасной грешнице, которая в результате приведенных нами обстоятельств связала с ним свою судьбу.

И за снисходительность, которую он проявлял по отношению к г-же де Маранд, ему нужно было тем более отдать должное, что он любил свою жену так, как никогда не мог бы полюбить никакую другую женщину в целом свете. Но поскольку не бывает любви без ревности, г-н де Маранд в глубине души, должно быть, ревновал жену к Жану Роберу. И действительно, ему случалось переживать жгучую, глубокую, неодолимую ревность.

Однако стоило ли быть умным человеком, если бы ум служил лишь прикрытием для тех из наших страданий, к которым общество относится не с жалостью, а с насмешкой?

Итак, г-н де Маранд действовал не только как философ, но и как сердечный человек. Имея в руках женщину, от которой он, строго говоря, не мог требовать физической и чувственной любви, он все устроил так, чтобы она была вынуждена платить ему моральным расположением, зовущимся любовью.

Таким образом, г-н де Маранд был, может быть, самым ревнивым человеком на свете, хотя производил совершенно иное впечатление.

Неудивительно поэтому, что, решившись быть другом Жана Робера, он торопился стать врагом г-на де Вальженеза. Его ненависть к этому человеку была чем-то вроде клапана безопасности, через который он выплескивал ревность к поэту; если бы не это ниспосланное Небом приспособление, рано или поздно на воздух взлетела бы вся машина.

И вот представился удобный случай выпустить эту ненависть.

На следующий день после описанной нами ночной сцены г-н де Маранд, вместо того чтобы отправиться в девять часов в собственной карете в Тюильри, вышел в семь часов пешком, нанял на бульваре кабриолет и приказал отвезти его на Университетскую улицу, где жил Жан Робер.

Господин де Маранд поднялся в четвертый этаж к молодому поэту и позвонил.

Слуга открыл дверь. Господин де Маранд собрался узнать, может ли он видеть г-на Жана Робера, и украдкой осмотрел приемную.

На столе лежал футляр с пистолетами, а в углу ждала пара дуэльных шпаг.

Господин де Маранд осведомился о хозяине дома. Лакей отвечал, что тот никого не принимает.

К несчастью, г-н де Маранд, обладавший столь же тонким слухом, что и проницательным взглядом, отчетливо разобрал несколько мужских голосов, споривших в спальне.

Он передал свою карточку слуге и приказал вручить ее хозяину дома, когда тот останется один. Г-н де Маранд прибавил, что снова зайдет около десяти часов утра, то есть после своего визита к королю.

Слова «после визита к королю» возымели магическое действие, и лакей заверил г-на Маранда, что его приказание будет в точности исполнено.

Банкир ушел.

Но в нескольких шагах от двери Жана Робера он приказал кучеру остановить и развернуть кабриолет так, чтобы он мог увидеть посетителей поэта.

Вскоре из дома вышли два молодых человека, и он их узнал.

Это были Людовик и Петрус. Они направились в его сторону, так что г-ну де Маранду осталось только выйти из кабриолета, и он очутился прямо перед ними.

Молодые люди попятились, вежливо раскланиваясь с банкиром, к которому питали огромную симпатию, а также уважали как политика. Им и в голову не могло прийти, что у г-на де Маранда может быть к ним дело, но он остановил их улыбкой.

– Простите, господа, – сказал он, – но я жду именно вас.

– Нас? – хором переспросили молодые люди и удивленно переглянулись.

– Да, вас. Я так и думал, что ваш друг пошлет за вами нынче утром, и хотел сказать вам два слова о поручении, которое он вам только что дал.