Александр Дюма - Сальватор. Том 2

ненависть. Я ненавижу ваше честолюбие, вашу гордыню, вашу трусость. Я ненавижу вас с головы до ног, потому что вы насквозь лживы!»

Перед отъездом в Санкт-Петербург, куда, как помнят читатели, граф Рапт был отправлен с чрезвычайным поручением, он в физическом смысле имел мраморное лицо, а в нравственном отношении – каменное сердце.

Посмотрим, изменила ли, оживила ли его поездка к Северному полюсу.

Дело происходило в пятницу, 16 ноября, то есть накануне выборов, около двух месяцев спустя после событий, послуживших сюжетом для наших предыдущих глав.

Шестнадцатого ноября в «Мониторе» появился ордонанс о роспуске палаты и созыве избирателей округа на 27-е число того же месяца.

Итак, избирателям предоставлялось всего десять дней, чтобы собраться, договориться, выбрать своих кандидатов. Этот поспешный созыв неизбежно должен был привести к тому, о чем мечтал г-н де Виллель: внести раскол в ряды избирателей оппозиции, ведь, захваченные врасплох, они потеряют время на обсуждение кандидатур, тогда как сторонники кабинета министров – сплоченные, выступающие единым фронтом, дисциплинированные, пассивные – проголосуют как один человек.

Но весь Париж уже давно ждал роспуска палаты и готовился к тому, чтобы мечта г-на де Виллеля не осуществилась. Пытаться ослепить этот великий город Париж – напрасный труд: у него, как у Аргуса, сто глаз, он видит в темноте; его, как и Антея, не испугать: подобно Антею, он черпает новые силы, едва коснувшись земли; а когда его считают мертвым, не стоит, как и Анкелада, пытаться его закопать: всякий раз, как он переворачивается в могиле, он, подобно Анкеладу, переворачивает весь мир.

Весь Париж, ни слова не говоря – в молчании кроется его красноречие, его дипломатия, – ожидал, краснея от стыда, с разбитым кровоточащим сердцем; весь Париж, угнетенный, униженный, порабощенный, как могло бы показаться на первый взгляд, изготовился к бою и молча, со знанием дела выбрал своих депутатов.

Один из них – нельзя сказать, чтобы он произвел впечатление на население, – оказался полковником графом Раптом.

Читатели не забыли, что он был официальным владельцем газеты, рьяно защищавшей легитимную монархию, а тайно он являлся главным редактором журнала, беспощадно нападавшего на правительство и замышлявшего против него в пользу герцога Орлеанского.

В газете он неуклонно поддерживал, превозносил, защищал закон против свободы печати, зато в следующем номере журнала воспроизводил речь Руайе-Коллара, где, между прочим, можно было прочесть такие строки, красноречивые и в то же время насмешливые:

«Вторжение направлено не только против свободы печати, но и против любой естественной свободы, политической и гражданской, так как оно абсолютно вредно, губительно. Глубокий смысл закона заключается в том, что была допущена неосторожность в великий день Создания, когда человеку позволили ускользнуть свободным и умным и очутиться в центре Вселенной; вот откуда проистекают зло и заблуждение. Но высшая мудрость исправит ошибку Провидения, ограничит наглую свободу и окажет усмиренному человечеству услугу, поднимет его наконец до уровня счастливого неведения скотов».

Шла ли речь об экспроприации, о насильственных, жульнических, тиранических мерах, имевших целью разорить полезное предприятие, журнал вовсю осуждал произвол и аморальность этих мер, которые, в свою очередь, газета яростно защищала.

Не раз г-н Рапт с гордостью откладывал перо, нападавшее в журнале, но защищавшее в газете, и мысленно поздравлял себя с изворотливостью таланта и ума, позволявших ему приводить блестящие доводы в защиту двух противоположных мнений.

Таков был полковник Рапт во все времена, но в особенности накануне выборов.

В день своего прибытия он отправился к королю с отчетом о результатах своих переговоров, и король, воодушевленный проворством и ловкостью, с какими граф выполнил поручение, намекнул ему на портфель министра.

Граф Рапт вернулся на бульвар Инвалидов, очарованный своим визитом в Тюильри.

Он сейчас же принялся обдумывать предвыборный циркуляр, который самый старый дипломатический эксперт вряд ли смог бы растолковать.

Циркуляр получился донельзя неопределенный, двусмысленный, расплывчатый. Король, вероятно, был от него в восхищении, участники конгрегации довольны, а избиратели оппозиции приятно удивлены.

Наши читатели оценят этот шедевр двусмысленности, если пожелают присутствовать во время различных сцен-, разыгранных этим великим актером перед некоторыми своими избирателями.

Театр представляет собой рабочий кабинет г-на Рапта.

В центре – стол, покрытый зеленым сукном и заваленный бумагами, за столом сидит полковник. Справа от входа, у окна, – другой стол, за которым сидит секретарь будущего депутата, г-н Бордье.

Скажем несколько слов о г-не Бордье.

Это тридцатипятилетний господин, худой, бледный, с запавшими глазами, как у Базиля, – так он выглядел внешне. В нравственном отношении он воплощал собой лицемерие, коварство, злобу – второй Тартюф.

Господин Рапт долго искал, как Диоген, но не просто человека, а именно этого человека. Наконец он его нашел: есть такие люди, которым везет.

Мы поднимаем занавес, когда часы показывают около трех пополудни. Один из этих двух персонажей хорошо знаком нашим читателям, а второму мы просим уделить внимания не больше, чем он того заслуживает.

С самого утра г-н Рапт принимал избирателей: в 1848 году кандидат ходил в поисках избирателей, а вот двадцатью годами раньше они сами приходили к кандидату.

По лицу г-на Рапта струился пот, он выглядел усталым, словно актер, отыгравший пятнадцать картин драмы.

– В приемной еще много народу, господин Бордье? – отчаявшись, спросил он у секретаря.

– Не знаю, ваше сиятельство, но это можно выяснить, – ответил тот.

Он подошел к двери и приоткрыл ее.

– По меньшей мере человек двадцать, – доложил секретарь, отчаиваясь не меньше хозяина.

– Никогда у меня не хватит терпения выслушать все эти глупости! – вытирая лоб, сказал полковник. – С ума можно сойти! Клянусь честью, у меня одно желание: никого больше не принимать!

– Мужайтесь, ваше сиятельство! – томно проговорил секретарь. – Поймите, что среди этих избирателей есть такие, что располагают двадцатью пятью, тридцатью и даже сорока голосами!

– А вы уверены, Бордье, что среди них нет избирателейбандитов? Заметьте, ни один из этих типов не предложил свой голос просто так, каждый норовит приставить мне нож к горлу, иными словами – непременно просит что-нибудь для себя или своих людей!

– Я полагаю, вы, ваше сиятельство, не сегодня научились ценить бескорыстие рода человеческого? – сказал Бордье тоном Лорана, отвечающего Тартюфу, или Базена – Арамису.