Александр Дюма - Сальватор. Том 2

Положим, правительство – право оно или нет – должно действовать именно таким образом. Как оно за это возьмется?

– Не знаю, право, – покачал головой Сальватор.

– Ага! Вы не знаете. Зато я могу просветить вас на этот счет, и именно ради этого я здесь. Что, по-вашему, сделает правительство, отражая этот удар?

– Вероятно, объявит в Париже осадное положение, как собиралось поступить в тот день, когда должны были состояться похороны Манюэля и казнь господина Сарранти. Если не будет принята эта чисто военная мера, предсказываю вам, что господин де Виллель попытается провести аналогичную меру в нравственном отношении, то есть закроет все газеты оппозиции, а это окажет в точности такую же услугу, как уничтожение любого света, когда нужно видеть как нельзя лучше.

– Это все меры вероятные и направленные на будущее.

Я же хочу с вами поговорить о мерах несомненных, нацеленных на настоящее.

– Признайтесь, господин Жакаль, что все это не очень ясно.

– Вы хотите, чтобы я выражался еще яснее?

– Вы доставили бы мне этим удовольствие.

– Что вы намерены делать нынче вечером?

– Заметьте, что вы меня расспрашиваете, вместо того чтобы просвещать.

– И то, и другое служит моей цели.

– Будь по-вашему. Сегодня вечером я ничем не занят.

Он прибавил с улыбкой:

– Я займусь тем, что делаю всегда, если Господь оставляет мне немного свободного времени: почитаю Гомера, Вергилия или Лукиана.

– Это достойное развлечение, которое я и сам себе время от времени позволяю, и я приглашаю вас предаться ему нынче вечером больше, чем когда-либо.

– Почему?

– Потому что, если не ошибаюсь, вы не любите шум, толкотню, давку.

– А-а, я, кажется, догадываюсь. И вы полагаете, что в Париже сегодня вечером будет давка, толкотня, шум?

– Боюсь, что так.

– Нечто вроде волнения? – пристально глядя на собеседника, уточнил Сальватор.

– Волнение, если угодно, – подтвердил г-н Жакаль. – Повторяю: я отнюдь не настаиваю на том или ином слове. Но я бы хотел убедить вас, что для такого мирного человека, как вы, чтение древних поэтов гораздо предпочтительнее, нежели прогулка по городу, начиная с семи-восьми часов вечера.

– Ага!

– Все обстоит именно так, как я имел честь вам доложить.

– Значит, вы уверены, что нынче вечером будет мятеж?

– Бог мой! Я никогда ни в чем не уверен, дорогой господин Сальватор, а менее всего – в капризах толпы. Но если по некоторым сведениям, почерпнутым из надежных источников, позволено составить ту или иную догадку, то я осмелюсь предположить, что проявления народной радости окажутся сегодня вечером шумными… и даже… враждебными.

– Ну да! И произойдет это именно между семью и восьмью часами?

– Совершенно верно.

– Стало быть, вы пришли меня предупредить, что бунт назначен на сегодняшний вечер?

– Несомненно. Вы отлично понимаете, что я неплохо разбираюсь в настроениях и намерениях толпы и могу утверждать, что, когда новость о победе, одержанной оппозицией, облетит Париж, столица встрепенется, начнутся песнопения… А от песни до лампиона один шаг. Когда город запоет, все начнут зажигать иллюминацию. Как только это будет сделано, от лампиона до петарды рукой подать. Париж разразится грохотом петард и даже ракет. Случайно какой-нибудь военный или священник пойдет по улице, где будут предаваться этому невинному занятию. Уличный мальчишка – а в этом возрасте люди безжалостны, как сказал поэт, – опять же случайно, бросит одну из петард или ракет в почтенного прохожего.

Это вызовет, с одной стороны, большую радость и взрывы хохота, с другой – крики ярости и призывы: «На помощь!» Обе стороны обменяются ругательствами, оскорблениями, ударами, может быть; ведь движения толпы всегда непредсказуемы!

– И вы полагаете, что дело дойдет до драки?

– Да! Видите ли, какой-нибудь господин замахнется тростью на мальчишку-провокатора, тот пригнется, чтобы избежать удара; наклонившись, мальчишка, как всегда случайно, нащупает под ногами булыжник. А в этом деле стоит только начать! Как только будет поднят первый камень, за ним будут подняты другие, и скоро образуется настоящая гора. А что делать с горой камней, если не баррикады? Сначала построят невысокую баррикаду, потом – покрепче, поскольку какому-нибудь дураку вздумается непременно проехаться на своей тележке. В эту минуту полиция проявит отеческую заботу. Вместо того чтобы арестовать вожаков, а такие, как вы понимаете, всегда найдутся, полиция отведет глаза и скажет: «Ба! Несчастные дети! Пусть поразвлекутся!» – и не станет беспокоить тех, кто строит баррикады.

– Это же просто отвратительно!

– А разве не стоит предоставить народу возможность поразвлечься? Я знаю, что среди всеобщей сумятицы кому-нибудь может явиться мысль выстрелить не петардой или ракетой, а из пистолета или ружья. О, как вы понимаете, полиция, не желая обвинений в слабости или соучастии, будет вынуждена вмешаться. Но она появится, будьте уверены, лишь в самом крайнем случае, когда необратимые события произойдут. Вот почему, дорогой господин Сальватор, если в ваши первоначальные намерения входило провести вечер за чтением любимых авторов, советую вам ничего не менять в своих планах.

– Благодарю за совет, сударь, – без улыбки проговорил Сальватор, – на сей раз мы в самом деле квиты, хотя, по правде говоря, нынче в семь часов утра я уже получил известие о готовящемся мятеже.

– Я сожалею, что опоздал, дорогой господин Сальватор.

– Время никогда не проходит даром.

Господин Жакаль встал.

– Итак, я вас покидаю, – сказал он, – будучи уверен, что ни вы, ни ваши друзья не полезете в это осиное гнездо, не так ли?

– Обещать вам этого не могу. Я, напротив, решил «полезть», как вы выражаетесь, туда, где будет больше всего шуму.

– Вы думаете, это необходимо?

– Надобно самому видеть, дабы предвидеть.

– Тогда мне остается, дорогой господин Сальватор, от души пожелать, чтобы с вами не произошло неприятности, – сказал г-н Жакаль и направился в переднюю, где взялся за полонез и кашне.

– Спасибо за пожелание… – провожая его, отозвался Сальватор. – Позвольте и мне со своей стороны так же искренне пожелать, чтобы и с вами не случилось ничего неприятного в том случае, если кабинет министров окажется жертвой собственного изобретения.

– Такова судьба всех изобретателей, – назидательно проговорил г-н Жакаль и удалился.

Вто время как г-н Жакаль обращался к Сальватору с отеческими наставлениями, парижские буржуа мирно гуляли по городу: одни – с женами, другие – с детьми, третьи – «в одиночестве», как сказано в благородной песне о «Господине Мальбруке». Ни у кого и мысли не было о надвигавшемся несчастье, как, впрочем, не думали они и ни о чем особенно приятном. Это было обычное воскресенье, несколько прохладное, но солнечное, и только.