Александр Дюма - Сальватор. Том 2

– Сударь! – с поклоном начал новоприбывший. – Простите, что, будучи вам незнаком, я с такой настойчивостью добивался у вас приема.

– Господин Бревер! – отвечал депутат, внимательно вглядываясь в лицо посетителя, словно по линиям его лица определял, как себя с ним держать. – Я не могу сказать, что вы мне незнакомы, ведь я знаю имена своих врагов – а вы из их числа, – как и своих друзей.

– Я действительно далек от того, чтобы испытывать к вам дружеские чувства, но и вашим недругом себя не считаю. Я категорически против вашей кандидатуры, и, вероятно, так будет всегда, не из-за вас лично, а из-за системы – губительной, на мой взгляд, – за которую вы ратуете. Если не считать этой вражды партий, сугубо политической, я отдаю должное вашему огромному таланту, сударь.

– Вы мне льстите, – с притворным смущением отозвался г-н Рапт.

– Я никогда никому не льщу, сударь, – сердито возразил пивовар, – как не люблю, чтобы льстили мне. Однако пора, я думаю, сообщить вам о цели моего визита.

– Прошу вас, господин Бревер.

– Сударь! Вчера я, к своему изумлению, прочел в своей газете – ведь «Конститюсьонель» не совсем правительственная газета – предвыборный циркуляр, с позволения сказать, кредо, подписанное вашим именем. Это в самом деле писали вы?

– А вы в этом сомневаетесь, сударь? – вскричал граф Рапт.

– Я буду в этом сомневаться до тех пор, сударь, пока не услышу подтверждения из ваших уст, – холодно вымолвил избиратель.

– Да, сударь, подтверждаю это вам, – сказал граф.

– Мне это кредо показалось патриотичным и отвечающим чаяниям либеральной партии, которую я представляю; оно соответствует убеждениям, ради которых я жил и умру; я был глубоко тронут, а мнение, которое до того сложилось у меня о вас, было поколеблено!

– Сударь!.. – скромничая, прервал его будущий депутат.

– Да, сударь, – продолжал настаивать избиратель, – я многое бы дал, чтобы после прочтения этих строк пожать руку того, кто их написал.

– Сударь! – снова перебил г-н Рапт, скромно опуская глаза. – Вы по-настоящему тронули меня! Симпатия такого человека, как вы, мне дороже, чем общественное признание.

– Однако я не решился бы на этот поступок, – продолжал пивовар, ничуть не смутившись неприкрытой лестью графа, – итак, я не пришел бы к вам, если бы мой старый друг Рено, бывший аптекарь из предместья Сен-Жак, не зашел ко мне после встречи с вами.

– Ваш друг Рено – настоящий гражданин! – с воодушевлением воскликнул граф.

– Да, он истинный гражданин, – подтвердил г-н Бревер. – Один из тех, что совершают революцию, но не извлекают из этого личной выгоды. Ваше доброе отношение к моему старому другу и подтолкнуло меня к тому, чтобы нанести вам этот визит.

Словом, я к вам пришел с одной целью: убедиться, что я могу со всем доверием отдать за вас свой голос и уговорить друзей последовать моему примеру.

– Выслушайте меня, господин Бревер, – сказал кандидат, внезапно сменив тон; он понял, что избрал неверный путь и что в разговоре с г-ном Бревером нужно скорее держать себя суровым воином, а не любезным придворным. – Я буду с вами откровенен!

Любой другой на месте г-на Бревера, услышав подобные слова из уст графа, заподозрил бы неладное и стал бы держаться настороже. Однако г-н Бревер, да простят нам эту фразу, принадлежащую, кажется, Ла Палиссу, был слишком прост, чтобы быть подозрительным. Именно те, кто более всего не доверяют правительствам, легче всего и попадаются на удочку тех, кто эти правительства представляет. Итак, пивовар стал слушать во все уши.

– Я не проситель, – продолжал граф. – Я не ищу ничьих голосов и не стану умолять вас проголосовать за меня, как, возможно, сделал бы мой противник, мнящий себя большим либералом, чем я. Нет, нет, я обращаюсь к общественному сознанию и ищу его признания. Я хочу, чтобы все отдавшие мне свой голос знали меня досконально. Человек, который должен представлять своих сограждан, обязан быть вне подозрений.

Доверие должно быть взаимным между избирателями и избираемыми. Я принимаю мандат только с этим условием. И я признаю за вами право в следующую нашу встречу спросить у меня отчет о том, как я вас представлял. Вы даже, может быть, сочтете, что я позволил себе некоторую вольность, однако меня к тому вынуждает искренность.

– Я нисколько на вас за это не сержусь, сударь, – возразил пивовар, – я от этого далек. Продолжайте, прошу вас.

В эту минуту вошел Батист с подносом, на котором стояли чашка бульона, пирожок, бокал и бутылка бордо. Лакей поставил все это на стол.

– Садитесь, дорогой господин Бревер! – пригласил кандидат, направляясь к столу.

– Не обращайте на меня внимания, прошу вас, – отвечал избиратель.

– Вы позволите мне пообедать? – спросил граф и сел.

– Ешьте, умоляю вас, сударь.

– Простите за то, как я вас принимаю, дорогой господин Бревер. Но я привык действовать без церемоний и испытываю настоящий ужас перед этикетом. Я обедаю когда могу, просто, без затей. Себя не переделаешь: у меня вкусы простые. Мой дед был пахарем, и я этим горжусь.

– Мой – тоже, – просто ответил пивовар. – Я пятнадцать лет помогал ему на ферме.

– Это лишний повод для симпатии, дорогой господин Бревер, и я этим горд! Ведь благодаря этому два человека лучше могут понять друг друга, если с ранних лет они познали нищету, бедность. Мой обед слишком скромен, чтобы я предлагал вам его разделить. Однако, если вы пожелаете принять…

– Тысячу раз вам благодарен, – смущенно перебил его пивовар. – Но неужели это весь ваш обед? – прибавил он удивленно и даже с некоторым испугом.

– Совершенно точно, дорогой господин Бревер! Да разве у нас есть время на еду? Разве люди, которые по-настоящему любят отечество, заботятся материальными интересами?

И потом, повторяю, я ненавижу роскошный обед по многим причинам, но одну из них, я уверен, вы оцените: у меня сердце кровью обливается при мысли, что за один обед, без всякой нужды, без смысла, из чистого хвастовства, из предрассудка, тратится сумма, на которую можно было бы накормить двадцать семейств.

– Вы правы, сударь! – перебил его взволнованный избиратель.

– Я прошел школу лишений, сударь, – продолжал кандидат. – Я прибыл в Париж в сабо, но ничуть этого не стыжусь!

Я знаю, как относиться к страданиям трудящихся классов! Ах, если бы все, как я, знали цену деньгам, они не раз подумали бы, прежде чем облагать и без того тяжелыми налогами несчастных налогоплательщиков.

– Совершенно верно, сударь! Именно об этом я и хотел сказать… Мы друг друга понимаем: враждебность, с которой я отношусь к правительству, объясняется прежде всего чрезмерными, безумными расходами прислужников монархии.

– Что вы хотите этим сказать?