Александр Дюма - Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 2

Недоверчивая улыбка заиграла на губах Марата.

– Скажите, во время обморока люди имеют обыкновение разговаривать? – спросил Бальзамо.

– Нет.

– В таком случае спросите его о чем-нибудь, и он вам ответит.

– Молодой человек! – крикнул Марат.

– Незачем кричать так громко, – сказал Бальзамо, – говорите как обычно.

– Расскажите о том, что с вами.

– Мне приказали спать, и я сплю, – отвечал больной. Его голос был совершенно спокоен и не похож»а тот, который все слышали несколько минут назад, Присутствующие переглянулись.

– А теперь развяжите его, – попросил Бальзамо.

– Это невозможно, – возразил главный хирург. – Одно-единственное движение, и операция будет сорвана.

– Он не будет двигаться.

– Кто мне это может обещать?

– Я и он. Да спросите его сами!

– Можно вас развязать, друг мой?

– Можно.

– Вы обещаете не шевелиться?

– Обещаю, если вы мне это прикажете.

– Приказываю.

– Признаться, вы говорите так уверенно, что мне очень хочется попробовать.

– Попробуйте и ничего не бойтесь.

– Развяжите его, – приказал хирург.

Санитары повиновались.

Бальзамо перешел к изголовью больного.

– Теперь не двигайтесь, пока я не прикажу. Статуя в могиле не могла бы лежать неподвижнее, нежели больной, застывший после этого приказания.

– Можете оперировать, – предложил Бальзамо, – больной готов.

Хирург взялся за скальпель, но в решительную минуту заколебался.

– Режьте, сударь, режьте, говорят вам! – проговорил Бальзаме голосом вдохновенного пророка.

Поддавшись, как Марат, как больной, как все бывшие в операционной, его силе, хирург поднес сталь к плоти.

Плоть захрустела, однако у больного не вырвалось ни единого вздоха, он не шевельнулся.

– Откуда вы родом? – спросил Бальзамо.

– Я – бретонец, – с улыбкой отвечал больной, – Вы любите родину?

– Да, у нас так красиво!

Хирург в это время делал круговые надрезы, с помощью которых при ампутациях обнажают кость.

– Давно вы покинули родину? – продолжал Бальзамо.

– Десяти лет.

Покончив с надрезами, хирург взялся за пилу.

– Друг мой, – сказал Бальзамо, – спойте мне песню, которую поют по вечерам солевары Баца, возвращаясь после работы. Я помню только первую строчку:

От пены влажный берег мой морской…

Пила врезалась в кость.

Однако больной с улыбкой выслушал просьбу Бальзамо и запел медленно, с воодушевлением, как влюбленный или поэт:

От пены влажный берег мой морской

И синева озер с их гладью тихой,

Очаг мой дымный, дом родимый мой

И поле с медоносною гречихой,

Отец мой старый, верная жена,

Мои столь дорогие сердцу дети,

Клен, под которым мать погребена,

И у двора развешанные сети, –

Привет вам! Наступает день и час,

Когда, вернувшись, вас увижу вновь я.

Окончены труды. Ждет праздник нас,

Чтобы разлуку возместить любовью.

Нога упала на кровать, а больной еще продолжал петь.

Все с удивлением смотрели на больного, а доктор не скрывал восхищения.

Многие подумали, что и доктор, и больной просто сошли с ума.

Марат сказал об этом на ухо Бальзамо.

– Ужас заставил малого потерять голову, – прошептал Марат, – вот почему он не чувствует боли.

– Я так не думаю, – возразил Бальзамо, – и я далек от мысли, что он потерял сознание. В этом я просто уверен, и ежели я его спрошу, то он нам скажет, должен ли он умереть. Если же ему суждено жить, он ответит, сколько времени займет выздоровление.

Марат был близок к тому, чтобы разделить общее мнение, то есть поверить в то, что Бальзамо безумен так же, как и больной.

В это время хирург торопливо ушивал артерии, из которых так и хлестала кровь.

Бальзамо вынул из кармана флакон, смочил корпию содержавшейся в нем жидкостью и попросил приложить корпию к ране.

Тот повиновался не без некоторого любопытства.

Это был один из известнейших докторов того времени, человек, по-настоящему влюбленный в науку, не отвергавший никаких средств, лишь бы облегчить больному страдания.

Он приложил тампон к артерии: кровь вспенилась и начала вытекать из раны по капле.

С этой минуты хирургу стало значительно легче шить артерию.

На этот раз Бальзамо покорил всех, каждый расспрашивал его, где он изучал медицину и к какой школе принадлежит.

– Я – немецкий врач школы Гетшинга, – отвечал он – я сделал открытие, которому вы являетесь свидетелями. Впрочем, мне бы хотелось, дорогие собратья, чтобы это открытие оставалось в тайне, потому что я очень боюсь костра, а парижский Парламент не откажется еще раз собраться ради удовольствия приговорить колдуна к костру.

Главный хирург задумался.

Марат напряженно думал.

Он первый вышел из этого состояния.

– Вы недавно утверждали, что если вы станете расспрашивать этого человека о результатах операции, то он уверенно вам ответит, словно этот результат не является пока тайной.

– Я утверждаю это по-прежнему, – сказал Бальзамо.

– Ну что ж, посмотрим!

– Как зовут этого несчастного?

– Гавард, – ответил Марат.

Бальзамо повернулся к больному, на губах которого еще дрожали последние ноты жалобного припева.

– Ну, дружок, что вы можете сказать о состоянии бедняги Гаварда? – спросил у него Бальзамо.

– Вы спрашиваете, что предвещает его состояние? – переспросил больной. – Подождите, я должен вернуться из Бретани, где только что был, к нему в Отель-Дье.

– Да, да, войдите в больницу, взгляните на него и скажите мне про него всю правду.

– Он болен, очень болен: ему отрезали ногу.

– Неужели? – переспросил Бальзамо.

– Да.

– Операция прошла успешно?

– Превосходно! Однако… Лицо больного омрачилось.

– Однако?.. – подхватил Бальзамо.

– Однако ему предстоит ужасное испытание, – продолжал больной, – у него будет сильный жар.

– Когда он наступит?

– Сегодня в семь вечера. Присутствовавшие переглянулись.

– Ну и что же этот жар?

– Больной почувствует себя еще хуже. Но он переживет первый приступ горячки.

– Вы в этом уверены?

– Да!

– Ну, а после этого приступа он будет вне опасности?

– Нет, – со вздохом отвечал тот.

– Горячка возобновится?

– Да, и еще более страшная. Бедный Гавард! – продолжал он. – Ведь у него жена и дети! На глазах у него показались слезы.

– Так его жене суждено стать вдовой, а дети останутся сиротами?

– Погодите, погодите!

Он благоговейно сложил руки.

– Нет, нет, – продолжал он. Лицо его все так и засветилось.

– Нет, его жена и дети горячо молились, и Господь сжалился над ним.

– Так он поправится?

– Да.

– Слышите, господа? – повторил Бальзамо. – Он поправится.