Александр Дюма - Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 2

– Прощу прощения, мадмуазель, – молвил он, – однако я слышал рыдания.

– Так вы подслушивали? Прекрасно!..

– Мадмуазель! Это случайность… – пролепетал Жильбер, чувствуя, что вынужден солгать.

– Случайность? Я в отчаянии, господин Жильбер, что случай привел вас ко мне. Но с какой стати рыдания, которые вы слышали, вас огорчили? Отвечайте!

– Я не могу видеть, как женщина плачет, – ответил Жильбер тоном, который не понравился Андре.

– Уж не вздумалось ли господину Жильберу увидеть во мне женщину? – высокомерно проговорила девушка. – Я никого не прошу проявлять ко мне внимание, тем более – господина Жильбера!

– Мадмуазель! – заговорил Жильбер, укоризненно качая головой. – Вы напрасно так резки со мной. Я увидел, что вы грустны, и опечалился. Я услыхал, как после отъезда господина Филиппа вы сказали, что отныне вы одна в целом свете. Нет же, нет, мадмуазель! Потому что есть я, нет ни одного человека, который был бы вам предан больше, чем я! Повторяю: никогда мадмуазель де Таверне не будет одинока, пока в моей голове есть мысли, пока бьется мое сердце, пока я готов протянуть руку помощи.

Жильбер был очень хорош в эту минуту; он был благороден и беззаветно предан, хотя и произнес эти слова со всей безыскусственностью, какой требовала от него почтительность.

Но, как мы уже говорили, все в молодом человеке раздражало Андре, оскорбляло ее чувства и заставляло ее говорить грубости, словно каждое его почтительное слово было для нее ругательством, все его мольбы – вызовом Она хотела было встать, чтобы резким движением подчеркнуть свое презрение, однако вновь охватившая ее дрожь помешала ей подняться со скамейки. Кроме того, она подумала, что если она встанет, то кто-нибудь может увидеть ее с Жильбером. И она продолжала сидеть; она решила раз навсегда отделаться от надоедливого насекомого.

– Мне кажется, я уже говорила вам о том, что вы мне не нравитесь, господин Жильбер; ваш голос меня раздражает, мне противны ваши философские разглагольствования. Зачем же вы упрямо пытаетесь со мной заговаривать?

– Мадмуазель! – заговорил Жильбер, побледнев, но сдержавшись. – Разве можно раздражить порядочную женщину, выразив ей свое расположение? Честный человек достоин любого другого человека, а вы обходитесь со мной так жестоко! Ведь я, может быть, заслуживаю вашего расположения более, чем кто-либо иной, и горячо сожалею о том, что вы не замечаете меня.

При слове «расположение», повторенном дважды, Андре широко раскрыла глаза и вызывающе посмотрела на Жильбера.

– Расположение? – воскликнула она. – Ваше ко мне расположение, господин Жильбер? Оказывается, я ошибалась. Я вас считала наглецом, а вы – еще того хуже, вы – безумец.

– Я – ни наглец, ни безумец, – возразил Жильбер с притворным спокойствием, дорого стоившим этому гордецу, что хорошо известно читателю. – Нет, мадмуазель, природа создала меня равным вам, а случай сделал вас моей должницей.

– Опять случай? – с насмешкой спросила Андре.

– Мне следовало бы сказать: Провидение. Я никогда бы не заговорил об этом с вами, но ваши оскорбления заставляют меня об этом вспомнить.

– Я – ваша должница? Вы сказали – ваша должница? Я правильно вас поняла, господин Жильбер?

– Мне было бы стыдно, если бы вы оказались неблагодарны, мадмуазель. Бог наградил вас красотой и дал вам в придачу много недостатков, но только не этот!

Тут Андре встала.

– Прошу прощения, – продолжал Жильбер, – но иногда ваши недостатки так сильно меня раздражают, что я даже забываю о той симпатии, какую я к вам питаю.

Андре громко расхохоталась – Жильбера это привело в бешенство. Но, к своему удивлению, Жильбер не взорвался. Он скрестил на груди руки и с враждебностью и упрямством в горящих глазах стал терпеливо ждать, когда прекратится ее наигранный смех.

– Мадмуазель! – холодно произнес он. – Соблаговолите ответить на один-единственный вопрос. Вы уважаете своего отца?

– Уж не вздумали ли вы меня допрашивать, господин Жильбер? – высокомерно спросила девушка.

– Да, вы уважаете отца, – продолжал Жильбер, – и ведь не за его душевные качества, не за его достоинства. Нет, только за то, что он дал вам жизнь. Отца – к несчастью, вам это должно быть знакомо, – уважают только за то, что он отец. Более того: за одно это благое дело – подарить жизнь… – тут Жильбер оживился, испытывая снисходительность и жалость. – За одно это благое дело вы должны любить благодетеля. Так вот, мадмуазель, приняв это за основу, я могу спросить вас: почему же меня вы оскорбляете? Почему вы меня отталкиваете? Почему вы ненавидите меня? Правда, не я подарил вам жизнь, но я вам ее спас!

– Вы? – спросила Андре. – Вы спасли мне жизнь?

– Вы об этом не думали, – заметил Жильбер, – вернее сказать, вы об этом забыли. Это вполне естественно – ведь с тех пор прошел целый год. Ну что же, мадмуазель, мне надлежит сообщить или напомнить вам об этом. Да, я спас вам жизнь, рискуя собой.

– Будьте любезны, по крайней мере, сказать мне, где и когда это было, – сильно побледнев, проговорила Андре.

– Это было в тот самый день, мадмуазель, когда сто тысяч человек, давя друг Друга, увертываясь от необузданных лошадей и летавших над толпой сабель, оставили после себя на площади Людовика Пятнадцатого груду мертвых тел и раненых.

– А-а, тридцать первого мая!..

– Да, мадмуазель. Андре снова встала, насмешливо улыбаясь.

– И вы утверждаете, что в тот день подвергали опасности свою жизнь ради моего спасения, господин Жильбер?

– Да, как я уже имел честь сказать вам.

– Так вы, значит, барон де Бальзамо? Простите, я не знала.

– Нет, я не барон де Бальзамо, – проговорил Жильбер; взор его горел, губы тряслись. – Я – бедное дитя из народа по имени Жильбер, у которого достало глупости вас полюбить, и в этом мое несчастье. Я любил вас как безумный, как одержимый, и поэтому бросился за вами в толпу. Я – тот самый Жильбер, которого разлучила с вами на мгновение толпа, но, услыхав страшный крик, с каким вы упали, Жильбер кинулся вслед за вами и обхватил вас руками раньше, чем двадцать тысяч других рук успели отнять у него последние силы. Жильбер прижался к каменному столбу, где вы должны были быть раздавлены, чтобы своим телом смягчить вам удар. А когда Жильбер заметил в толпе странного господина, который, казалось, повелевал другими людьми, и имя которого вы только что произнесли, Жильбер собрал остатки сил, физических и душевных, и поднял вас на слабеющих руках, чтобы этот господин вас заметил, подобрал, спас. Жильбер уступил вас более удачливому спасителю, а себе оставил лишь клочок вашего платья и прильнул к нему губами – прильнул вовремя, потому что кровь подступила к моему сердцу, к вискам, к затылку. Сплетенные в единый клубок палачи и их жертвы накатили на меня волной и поглотили, а вы в это время, подобно ангелу, возносились к небесам.