Василий Шукшин - Позови меня в даль светлую…

– Кто?

– Певица-то. Ее же нет здесь, а – поет.

– Так это по провода-ам.

– Это радиоволны! "По провода-ам". По проводам – это у нас здесь. А она, может, где-нибудь в Москве или в Лениннграде поет – что, туда провода протянуты?

– Провода. Я в прошлом годе ездил к Ваньке, видел: вдоль железной дороги провода висят. На столбах. Чего ты мне говоришь-то?

Юрка махнул рукой.

– Тебе не втолковать! Мне надо уроки учить. Все.

– Ну и учи.

– А вы отрываете. – Юрка сел за стол, зажал ладонями уши и стал усердно читать.

Долго в избе было тихо.

– Витька, а ты на кого хочешь учиться? – спросил станрик.

Витьку этот вопрос застал врасплох.

– Я пока выбираю, – сказал он.

– На кого он будет учиться! – оторвался от книги Юрнка. – У него по арифметике плохо. Не исправил, Витька?

– Не…

– Что ж ты?

– Знаешь, на кого учись? На судью, – посоветовал станрик.

– О-о! – удивились ребятишки. – Чего это?

– Люди будут бояться. Скажут: вон, вон – судья идет! Большое дело.

– Тогда уж – на прокурора, – сказал Витька. – Он пострашней.

– Прокурор – это не все понимают, что страшно. А вот судья… это судья. Это уже тюрьмой пахнет.

Еще помолчали.

– Он есть на карточке? – спросил вдруг старик.

– Кто?

– Тот ученый, помирал-то который.

– Академик Павлов? Вот он.

Юрка подал старику книгу и показал Павлова. Витьке тоже показал редкостного ученого.

– Старенький уж был, – сказал Евстигнеич жалостливо.

– Он был до старости лет бодрый и не напивался, как… некоторые. – Юрка отнял книгу. – И не валялся потом на печке, не матерился…

– Чего вы взъелись-то на меня?! – вскричал больной старик. – Ты гляди что – житья не дают! Комиссары нашлись… Вам ба по тогдашнему делу – только комиссарами быть. Они тогда молодые были… Такие же вот… молокососы заполошные. Командовали.

Юрка сел опять за учебники, а Витька стал листать книжнку с портретами ученых.

– Ох, мать ты моя-а!.. – закряхтел опять старик. И полез с печки. Надел валенки, взял нож и вышел в сени.

– Куда это он? – спросил Витька.

Юрка пожал плечами.

– Ну, и что этот гусь? – спросил Юрка. – Наверно, отнцом твоим станет?

Витька уставился на друга, точно до него только сейчас дошел истинный смысл прихода дяди Володи в их дом.

– Отцом? – переспросил он.

– Ну а кем же? Не родным, конечно, но жить-то у вас бундет.

Вошел старик… Нес в руке добрый кус сала.

– Нате поешьте… ученые. А то, пока дойдете до своих хирургов-то, – загнетесь.

– Зачем? У меня есть – мне Витька принес…

– Ешьте! "Витька принес"… У Витьки у самого… зад сверкает. Безотцовщина. Ешьте, это доброе сало, не базарнное.

– Нам дядя Коля привез из деревни – тоже доброе, – вступился Витька за свое сало.

– В деревне теперь разучились солить. Не разучились, а… не хотят. Тоже все на базар норовят: как попало посолил, лишь бы вид сохранить. – Старик опять полез на печку. – Ох, язви ты в душеньку!.. Как ляжешь, так опять подступает.

– Давай, мы сбегаем за четвертинкой? – еще раз предлонжил Юрка.

Старик помолчал.

– Не надо, – сказал. – Перемаюсь как-нибудь.

Ребятишки достали хлеб и принялись за сало.

– Ну и как мне его теперь, папкой, что ли, звать? – спронсил Витька негромко.

Юрка пожал плечами.

– К нам, когда папка помер, тоже приходил один… я его дядей Сашей звал. Не мог. Я папку-то хорошо помню.

– И я помню.

– Ну и будешь дядей звать… Нечего их наваживать. Станрый?

– Старый, – сказал Витька, всерьез озабоченный новым "папкой".

– А у его, что же, родных-то никого не было, что ли? – спросил старик с печки.

– У кого? – не понял Юрка.

– У того академика-то. Одни студенты стояли?

– У Павлова? Были, наверно. Я точно не знаю. Завтра спрошу в школе.

– Дети-то были, поди?

– Наверно. Завтра узнаю.

– Были, конечно. Никого если б не было родных-то, ненмного надиктуешь. Плохо человеку одному. Не приведи Госнподи!

…Мать Витькина громко засмеялась.

– Не знаю, – сказала она. – Я так не думаю.

– Уверяю вас! – тоже улыбаясь, воскликнул слегка заналевший Владимир Николаевич.

И дядя Николай тоже слегка заалел… Всем было хорошо, все слегка поразмякли.

– А не спеть ли нам?! – догадался дядя Николай. – А? Эх, Витьки нет, он бы нам счас на баяне подобрал какую-нибудь.

– Хорошо играет? – спросил Владимир Николаевич.

– Мой подарок, – не удержался, похвастал дядя Никонлай. – На день рождения ему отвалил – пускай учится.

– Люблю музыкальных детей, – сказал Владимир Никонлаевич.

– Так споем, что ли!

– Какую? – спросила Груша.

– Давай какую-нибудь. Ты у нас песельница.

– Ну, прямо!.. Нашел песельницу.

И вдруг Владимир Николаевич, прикрыв маленькие пентушиные глаза, зачастил не шутя, козлом:

Хотел-то он всерьез, но так это вышло смешно и нелепо, что Николай и Груша засмеялись. Тогда засмеялся и Владинмир Николаич – будто он хотел пошутить.

– Давай, Груша! – попросил опять Николай. – Понмнишь, про колечко как-то… Про любовь, про колечко. Ты часто пела…

Груша, справившись со смущением, вскинула голову, как-то простецки-смело глянула на "суженого", усмешливо улыбнулась и негромко, красиво запела:

Брат Николай неожиданно хорошо, в лад поддержал:

Они, видно, певали раньше – славно у них вышло.

– повела дальше Груша, -

Владимир Николаич заблеял было:

Но – смолк. Не умел он. Стал слушать.

Брат с сестрой пели:

Тут вошел Витька.

Песня погибла. Мать что-то опять смутилась, вскочила из-за стола, улыбаясь, и какой-то извиняющийся тон понявился.

– Сынок пришел! Поесть хочешь?

– Нет, – сказал Витька. – Я у Юрки поел…

– Господи!.. "У Юрки". Он и так едва концы с концами сводит, а он объедает ходит…

– Нам дед Ефим сала дал.

– Витьк, ну-ка сыграй нам! – сказал дядя Коля. – А?

– Я уроки не выучил, – сказал Витька. И посмотрел на дядю Володю не очень любезно.

– Ну, сыграл бы… – попросила и мать.

– Хо!.. Говорю же: уроки не выучил…

– Что ж ты до сих пор не выучил? – обиделся дядя Конля. – Ох, Витька, Витька… Ну, иди учи.

Матери неловко стало за столь открытую нелюбезность сына.

– Ну, иди, иди – учи, – тоже сказала она.

Витька ушел в горницу.

Дядя Володя поднялся…