Эрих Ремарк - Три товарища

– Сколько мы были в отъезде, Робби?

– Ровно восемнадцать дней.

– Восемнадцать дней? А мне кажется, гораздо дольше.

– И мне. Но так бывает всегда, когда выберешься куда-нибудь из города. Она покачала головой:

– Нет, я не об этом…

Она отворила дверь на балкон и вышла. Там стоял белый шезлонг. Притянув его к себе, она молча посмотрела на него.

В комнату она вернулась с изменившимся лицом и потемневшими глазами.

– Посмотри, какие розы, – сказал я. – Их прислал Кестер. Вот его визитная карточка.

Пат взяла карточку и положила на стол. Она смотрела на розы, и я понял, что она их почти не замечает и всё еще думает о шезлонге. Ей казалось, что она уже избавилась от него, а теперь он, возможно, должен был снова стать частью ее жизни.

Я не стал ей мешать и больше ничего не сказал. Не стоило отвлекать ее. Она сама должна была справиться со своим настроением, и мне казалось, что ей это легче именно теперь, когда я рядом. Слова были бесполезны. В лучшем случае она бы успокоилась ненадолго, но потом все эти мысли прорвались бы снова и, быть может, гораздо мучительнее.

Она постояла около стола, опираясь на него и опустив голову. Потом посмотрела на меня. Я молчал. Она медленно обошла вокруг стола и положила мне руки па плечи.

– Дружище мой, – сказал я.

Она прислонилась ко мне. Я обнял ее;

– А теперь возьмемся за дело.

Она кивнула и откинула волосы назад:

– Просто что-то нашло на меня… на минутку…

– Конечно.

Постучали в дверь. Горничная вкатила чайный столик.

– Вот это хорошо, – сказала Пат.

– Хочешь чаю? – спросил я.

– Нет, кофе, хорошего, крепкого кофе. Я побыл с ней еще полчаса. Потом ее охватила усталость. Ото было видно по глазам.

– Тебе надо немного поспать, – предложил я. – А ты?

– Я пойду домой и тоже вздремну. Через два часа зайду за тобой, пойдем ужинать.

– Ты устал? – спросила она с сомнением. – Немного. В поезде было жарко. Мне еще надо будет заглянуть в мастерскую.

Больше она ни о чем не спрашивала. Она изнемогала от усталости. Я уложил ее в постель и укрыл. Она мгновенно уснула. Я поставил около нее розы и визитную карточку Кестера, чтобы ей было о чем думать, когда проснется. Потом я ушел.

По пути я остановился у телефона-автомата. Я решил сразу же переговорить с Жаффе. Звонить из дому было трудно: в пансионе любили подслушивать.

Я снял трубку и назвал номер клиники. К аппарату подошел Жаффе.

– Говорит Локамп, – сказал я, откашливаясь. – Мы сегодня вернулись. Вот уже час, как мы в городе.

– Вы приехали на машине? – спросил Жаффе.

– Нет, поездом.

– Так… Ну, как дела?

– Хороши, – сказал я.

Он помолчал немного.

– Завтра я зайду к фройляйн Хольман. В одиннадцать часов утра. Вы сможете ей передать?

– Нет, – сказал я. – Я не хотел бы, чтобы она знала о моем разговоре с вами. Она, вероятно, сама позвонит завтра. Может быть, вы ей тогда и скажете.

– Хорошо. Сделаем так. Я скажу ей.

Я механически отодвинул в сторону толстую захватанную телефонную книгу. Она лежала на небольшой деревянной полочке. Стенка над ней была испещрена телефонными номерами, записанными карандашом.

– Можно мне зайти к вам завтра днем? – спросил я. Жаффе не ответил.

– Я хотел бы узнать, как она.

– Завтра я вам еще ничего не смогу ответить, – сказал Жаффе. – Надо понаблюдать за ней по крайней мере в течение недели. Я сам извещу вас.

– Спасибо. – Я никак не мог оторвать глаз от полочки. Кто-то нарисовал на ней толстую девочку в большой соломенной шляпе. Тут же было написано: «Элла дура! «

– Нужны ли ей теперь какие-нибудь специальные процедуры? – спросил я.

– Это я увижу завтра. Но мне кажется, что дома ей обеспечен неплохой уход.

– Не знаю. Я слышал, что ее соседи собираются на той неделе уехать. Тогда она останется вдвоем с горничной.

– Вот как? Ладно, завтра поговорю с ней и об этом. Я снова закрыл рисунок на полочке телефонной книгой:

– Вы думаете, что она… что может повториться такой припадок?

Жаффе чуть помедлил с ответом.

– Конечно, это возможно, – сказал он, – но маловероятно. Скажу вам точнее, когда подробно осмотрю ее. Я вам позвоню.

– Да, спасибо.

Я повесил трубку. Выйдя из будки, я постоял еще немного на улице. Было пыльно и душно. Потом я пошел домой.

В дверях я столкнулся с фрау Залевски. Она вылетела из комнаты фрау Бендер, как пушечное ядро. Увидев меня, она остановилась:

– Что, уже приехали?

– Как видите. Ничего нового?

– Ничего. Почты никакой… А фрау Бендер выехала.

– Бог как? Почему же?

Фрау Залевски уперлась руками в бёдра:

– Потому что везде есть негодяи. Она отправилась в христианский дом призрения, прихватив с собой кошку и капитал в целых двадцать шесть марок.

Она рассказала, что приют, в котором фрау Бендер ухаживала за младенцами, обанкротился. Священник, возглавлявший его, занялся биржевыми спекуляциями и прогорел на них. Фрау Бендер уволили, не выплатив ей жалованья за два месяца.

– Она нашла себе другую работу? – спросил я, не подумав.

Фрау Залевски только посмотрела на меня.

– Ну да, конечно не нашла, – сказал я.

– Я ей говорю: оставайтесь здесь, с платой за квартиру успеется. Но она не захотела.

– Бедные люди в большинстве случаев честны, – сказал я. – Кто поселится в ее комнате?

– Хассе. Она им обойдется дешевле. – А с их прежней комнатой что будет?

Она пожала плечами:

– Посмотрим. Больших надежд на новых квартирантов у меня нет.

– Когда она освободится?

– Завтра. Хассе уже переезжают.

Мне вдруг пришла в голову мысль.

– А сколько стоит эта комната? – спросил я.

– Семьдесят марок.

– Слишком дорого.

– По утрам кофе, две булочки и большая порция масла.

– Тогда это тем более дорого. От кофе, который готовит Фрида, я отказываюсь. Вычтите стоимость завтраков. Пятьдесят марок, и ни пфеннига больше.

– А вы разве хотите ее снять? – спросила фрау Залевски.

– Может быть.

Я пошел в свою комнату и внимательно осмотрел дверь, соединявшую ее с комнатой Хассе. Пат в пансионе фрау Залевски! Нет, это плохо придумано. И всё же я постучался к Хассе.

В полупустой комнате перед зеркалом сидела фрау Хассе и пудрилась. На ней была шляпа.

Я поздоровался с ней, разглядывая комнату. Оказалось, что она больше, чем я думал. Теперь, когда часть мебели вынесли, это было особенно заметно. Одноцветные светлые обои почти новые, двери и окна свежевыкрашены; к тому же, очень большой и приятный балкон.

– Вероятно, вы уже знаете о его новой выдумке, – сказала фрау Хассе. – Я должна переселиться в комнату напротив, где жила эта знаменитая особа! Какой позор.

– Позор? – спросил я.

– Да, позор, – продолжала она взволнованно. – Вы ведь знаете, что мы не переваривали друг друга, а теперь Хассе заставляет меня жить в ее комнате без балкона и с одним окном. И всё только потому, что это дешевле! Представляете себе, как она торжествует в своем доме призрения!