Эрих Ремарк - Триумфальная арка

– Нет.

– Есть тут неподалеку небольшой отель «Милан», чистый и вполне приличный. Там вы сможете прилично устроиться.

– А нельзя мне жить в том отеле, где… в вашем отеле?

– В «Энтернасьонале»?

– Да. Я… видите ли… я уже немного его знаю. Все-таки лучше, чем совсем незнакомое место.

– «Энтернасьональ» – не самый подходящий отель для женщин, – сказал Равик.

Этого только не хватало, подумал он. В одном и том же отеле! Я не сиделка для больных. И потом… может быть, она считает, будто у меня уже есть какие-то обязательства перед ней? Ведь и так бывает.

– Нет, не советую, – сказал он резче, чем хотел. – «Энтернасьональ» всегда переполнен. Беженцы. Лучше всего отправляйтесь в «Милан». Не понравится – в любую минуту сможете переехать.

Женщина посмотрела на него. Он почувствовал, что она прочла его мысли, и ему стало стыдно. Но лучше на мгновение испытать стыд, зато потом наслаждаться покоем.

– Пожалуй, вы правы, – сказала женщина. Равик распорядился снести чемоданы вниз и погрузить их в такси. До «Милана» было всего несколько минут езды. Он снял номер и поднялся с женщиной наверх. Это была комната на втором этаже, оклеенная обоями в гирляндах роз, с кроватью, шкафом, столом и двумя стульями.

– Подойдет? – спросил он.

– Да, вполне.

Равик посмотрел на обои. Они были чудовищны.

– Здесь, по крайней мере, светло, – сказал он. – Светло и чисто.

– Вы правы.

Внесли чемоданы.

– Так. Ну вот вы и переехали.

– Да. Спасибо. Большое спасибо.

Женщина присела на кровать. У нее было бледное и словно размытое лицо.

– Ложитесь спать. Вы сможете уснуть?

– Попытаюсь.

Равик достал из кармана алюминиевую коробочку и высыпал из нее несколько таблеток.

– Вот снотворное. Запейте водой. Примете сейчас?

– Нет, позже.

– Ладно. А я теперь пойду. В ближайшие дни наведаюсь. Постарайтесь поскорей заснуть. На всякий случай вот адрес похоронного бюро. Но лучше не ходите туда одна. Думайте о себе. Я наведаюсь к вам.

Равик немного помедлил.

– Как вас зовут? – спросил он.

– Маду. Жоан Маду.

– Жоан Маду. Хорошо. Запомню.

Он знал, что не запомнит и не станет наведываться. И так как он это знал, ему хотелось соблюсти приличия.

– Все-таки лучше запишу, – сказал он и достал из кармана блокнот с бланками для рецептов. – Вот, напишите, пожалуйста, сами. Так проще.

Она взяла блокнот и написала свое имя. Он взглянул на листок, вырвал его и сунул в карман пальто.

– Сразу же ложитесь спать, – сказал он. – Утро вечера мудренее. Звучит глупо и затасканно, но это так. Единственное, что вам теперь нужно, это сон и немного времени. Надо продержаться какой-то срок. Понимаете?

– Да, понимаю.

– Примите таблетки и ложитесь.

– Спасибо. Спасибо за все… не знаю, что бы я делала без вас. Право, не знаю.

Она подала ему руку. Рука была холодной, но пожатие крепким. Хорошо, подумал он. Уже чувствуется какая-то решимость.

Равик вышел на улицу, вдохнул сырой и теплый ветер. Автомобили, пешеходы, первые проститутки на углах, пивные, бистро, запах сигаретного дыма, аперитивов и бензина – зыбкая, торопливая жизнь. Его взгляд скользнул по фасадам домов. Несколько освещенных окон. За одним из них сидит женщина, ее взгляд неподвижен. Он вытащил из кармана бумажку с именем, разорвал и выбросил. Забыть… Какое слово! В нем и ужас, и утешение, и обман! Кто бы мог жить, не забывая? Но кто способен забыть все, о чем не хочется пом– нить? Шлак воспоминаний, разрывающий сердце. Свободен лишь тот, кто утратил все, ради чего стоит жить.

Он пошел к площади Этуаль. Здесь собралась большая толпа. За Триумфальной аркой стояли прожекторы. Они заливали светом могилу Неизвестного солдата. Огромный сине-бело-красный флаг развевался над ней на ветру. Отмечалась двадцатая годовщина перемирия 1918 года.

Погода была ненастной, и лучи прожекторов отбрасывали на проплывающие облака неясную, стертую и разорванную тень флага. Казалось, там, в медленно сгущавшейся тьме, тонет изодранное в клочья знамя. Где-то играл военный оркестр. Невнятные, жестяные звуки гимна. Никто не пел. Толпа стояла молча.

– Перемирие! – проговорила какая-то женщина около Равика. – Моего мужа убили в последнюю войну. Теперь на очереди сын. Перемирие! Кто знает, что еще будет…

Температурный лист над кроватью был пуст. Только имя, фамилия и адрес. Люсьена Мартинэ. Бютт Шомон, улица Клавель.

Лицо девушки выделялось серым пятном на подушке. Накануне вечером ее оперировали. Равик осторожно выслушал сердце. Затем выпрямился.

– Лучше, – сказал он. – Переливание крови сотворило маленькое чудо. Если продержится до утра, – значит, появится надежда.

– Хорошо! – сказал Вебер. – Поздравляю. Я ждал худшего. Пульс сто сорок, кровяное давление восемьдесят, кофеин, корамин… еще немного – и крышка!

Равик пожал плечами.

– Не с чем поздравлять. Просто она прибыла к нам раньше, чем та, с золотой цепочкой на ноге, помните? Только и всего.

Он укрыл девушку.

– Второй случай за неделю. Если и дальше так пойдет, ваша клиника станет очагом спасения девушек, которым делают неудачные аборты на Бютт Шомон. Ведь и первая пришла оттуда?

Вебер кивнул.

– Да, с той же улицы Клавель. Похоже, они знали друг друга и попали в руки одной и той же акушерки. И даже пришли примерно в одно и то же время, вечером. Хорошо еще, что я застал вас В отеле. Думал, вы уже ушли.

Равик посмотрел на него.

– Когда живешь в отеле, Вебер, то по вечерам обычно куда-нибудь уходишь. Сидеть одному в номере не очень-то весело. Особенно в ноябре.

– Представляю себе. Но зачем тогда жить в отеле?

– Удобно и ни к чему не обязывает. Живешь себе один и вместе с тем не один.

– И вам это нравится?

– Нравится.

– То же самое можно иметь и в другом месте. Например, если снять небольшую квартиру.

– Возможно.

Равик снова склонился над девушкой.

– Вы согласны со мной, Эжени? – спросил Вебер.

Операционная сестра взглянула на него.

– Мсье Равик никогда этого не сделает, – холодно сказала она.

– Доктор Равик, Эжени, – поправил Вебер. – В Германии он был главным хирургом крупной больницы. Занимал гораздо более высокое положение, чем я сейчас.

– Здесь… – начала было сестра, поправляя на носу очки.

Вебер замахал на нее руками.

– Ладно, ладно! Все это нам известно. У нас в стране не признают иностранных дипломов. Какой идиотизм! Но откуда вы знаете, что он не снимет квартиру?

– Мсье Равик – пропащий человек, он никогда не обзаведется собственным домом.

– То есть как? – изумленно спросил Вебер. – Что вы говорите?

– Для мсье Равика нет больше ничего святого. В этом все дело.

– Браво, – сказал Равик, – все еще склонившись над больной.