Эрих Ремарк - Триумфальная арка

– Ну да… Из-за него весь шум и поднялся.

Равик сделал большой глоток.

– Ты должна бы, кажется, понимать, что не следует украшать комнату фотографиями мужчин, когда приходит прежний возлюбленный. Да и к чему вообще расставлять повсюду фотографии? Это безвкусица.

– Они нигде и не стояли. Сам нашел. Устроил обыск. А фотографии надо хранить. Ты этого не поймешь, а женщина поняла бы. Я не хотела, чтобы он ее видел.

– Вот и получился скандал. Ты зависишь от него?

– Нисколько. У меня контракт. На два года.

– Это он устроил?

– А почему бы и нет? – Она искренне изумилась. – Что тут особенного?

– Ничего. Я потому так говорю, что иных мужчин подобная неблагодарность очень задевает.

Она пожала плечами, и это вызвало в нем смутное воспоминание и тоску. Плечи… Когда-то он видел их совсем рядом, они тихо опускались и под– нимались во сне. Летучее облачко, стайка птиц. Их крылья поблескивают на фоне красноватого неба. Неужели все уже в прошлом? В далеком прошлом? Говори, память, незримый счетовод чувств. Действительно ли это последние, слабые отблески, или же все только загнано вглубь? Впрочем, кто может знать?

Окна были широко распахнуты. Какой-то темный лоскуток влетел в окно и неуверенно закружился по комнате. Бабочка села на абажур и расправила крылышки, переливавшие пурпуром и лазурью: на шелковом абажуре, как орден ночи, висел прилетевший невесть откуда пестрый «павлиний глаз». Тихо дышали бархатные крылышки, тихо, как грудь женщины в легком платье, стоявшей перед ним. Разве так не было уже раз, когда-то очень давно, сто лет назад?..

Лувр. Ника… Нет, гораздо раньше. В каких-то безмерно давних прасумерках из пыли и золота. Курится фимиам перед алтарем из топаза. Громче рокочут вулканы, темнее занавес из теней, вожделения и крови, еще совсем мал челн познания, бурливее водоворот, ярче блещет лава, сползающая на черных щупальцах по склонам, заливая и пожирая все живое… И надо всем вечная, застывшая улыбка Медузы. Что ей треволнения духа – несколько зыбких иероглифов на песке времени!

Бабочка шевельнулась, порхнула под абажур и начала биться о горячую электрическую лампочку. Посыпалась фиолетовая пыльца. Равик взял бабочку, отнес к окну и выпустил в ночь.

– Прилетит обратно, – сказала Жоан.

– Как знать.

– Они каждую ночь прилетают. Из парков. Две недели назад были лимонно-желтые, а теперь вот такие.

– Да. Всегда одни и те же. И всегда другие. Всегда другие и всегда одни и те же.

Зачем он это говорит? Что-то говорило вместо него, позади него. Какой-то отзвук, эхо, доносящееся издалека, откуда-то из-за грани последней надежды. Но на что же он надеялся? Что внезапно оглушило его в эту минуту слабости, что так болезненно врезалось скальпелем туда, где, как ему казалось, все уже затянулось и зажило? Неужели, обманывая самого себя, он еще чего-то ждал? Неужели надежда все еще была жива, теперь уже став личинкой, куколкой или впав в зимнюю спячку? Он взял фотографию со стола.

Лицо. Чье-то лицо. Одно из великого множества лиц.

– Ты с ним давно? – спросил он.

– Нет, недавно. Мы работаем вместе. Познакомились несколько дней назад. Помнишь, когда я встретила тебя в ресторане «Фуке» и ты…

Он остановил ее движением руки.

– Ладно, ладно! Все понятно! Хочешь сказать, что если бы я тогда… Сама же знаешь, что это неправда.

– Нет… правда… – неуверенно сказала она.

– Знаешь ведь, что неправда! Не лги! Если бы ты действительно этого хотела, ты бы так быстро не утешилась.

Зачем все это? Зачем он говорит с ней так? Уж не хочет ли он услышать от нее милосердную ложь?

– Это и правда, и неправда, – сказала она. – Я ничего не могу с собой поделать, Равик. Меня словно что-то подталкивает. Мне все время кажется, будто я что-то упускаю. И вот я ловлю это что-то, хочу удержать, и тут оказывается – все ни к чему. Тогда я опять тянусь за чем-то новым, хотя знаю заранее: все кончится, как всегда, но вести себя иначе не могу. Что-то толкает меня, захватывает на какое-то время, а затем отпускает, и я вновь опустошенная… А потом все начинается снова…

Я потерял ее, подумал Равик. Потерял навсегда – безвозвратно. Нельзя уже более надеяться, что она просто ошиблась, запуталась, что она еще может опомниться и вернуться. Хорошо знать все до конца, особенно когда разыгравшееся воображение начнет снова затемнять рассудок. Мягкая, неумолимая, безнадежно грустная химия! Сердце, од– нажды слившееся с другим, никогда уже не испытает того же с прежней силой. В какой-то уголок его души Жоан так и не удалось пробраться; только это время от времени заставляло ее тянуться к нему. Но, едва проникнув и в последний уголок, она, конечно, покинет его навсегда. Кто же станет дожидаться этого? Кого удовлетворит подобный исход? Кто пожертвует собой ради этого?

– Мне бы хотелось быть такой же сильной, как ты, Равик.

Он рассмеялся. Только этого еще не хватало!

– Ты намного сильнее меня.

– Неправда. Сам видишь, как я за тобой бегаю.

– В том-то и дело. Ты можешь себе это позволить. Я – не могу.

Она внимательно посмотрела на него. Ее лицо просветлело на мгновение, но тут же погасло.

– Ты не умеешь любить, – сказала она. – Ты никогда не бросаешься в омут.

– Зато ты – всегда. Вот почему тебя вечно кто-то спасает.

– Ты не хочешь говорить со мной серьезно?

– Я говорю с тобой совершенно серьезно.

– Если меня вечно кто-нибудь спасает, почему же я никак не могу порвать с тобой?

– Я бы этого не сказал.

– Оставь, пожалуйста! Если бы я действительно могла, разве я стала бы ходить за тобой по пятам? Других я забывала. А тебя вот забыть не могу. Почему?

Равик сделал глоток.

– Быть может, потому, что ты не сумела полностью прибрать меня к рукам.

Какое-то мгновение она казалась озадаченной, затем отрицательно покачала головой.

– Но мне и других не всегда удавалось прибрать к рукам, как ты выражаешься. А в иных случаях об этом вообще не могло быть речи. И все же я их забывала. Я была несчастна и все же забывала их.

– Забудешь и меня.

– Нет, не забуду. Никогда не забуду! Да ты и сам это знаешь.

– Человек не подозревает, как много он способен забыть. Это и великое благо, и страшное зло.

– Скажи мне наконец, отчего у нас все так глупо получается?

– Этого никто не объяснит. Чем больше мы друг с другом говорим, тем меньше что-либо понимаем. Есть вещи, которые невозможно ни понять, ни объяснить. Слава Богу, что в нас еще есть что-то темное, дремучее, какой-то клочок джунглей… А теперь я пойду.

Она порывисто вскочила.

– Не оставляй меня одну!

– Ты действительно хочешь спать со мной?

Она посмотрела на него, но ничего не сказала.

– Надеюсь, нет? – добавил он.

– Зачем ты спрашиваешь?