Грант Матевосян - Похмелье

— Касах — область в Азербайджане, кажется на востоке, — улыбнулся Максуд. — Геворг хочет отнять его у меня, но я не патриот, со мной по этому поводу спорить бесполезно. — И, взяв ручку со стола, Максуд зашептал мне на ухо: — Он избил Юнгвальда и его девушку, из-за хромоножки.

— Какой ещё хромоножки?

— Вот мои ноли, я ставлю их, потому что моя девушка сегодня была хромой. Надя, не говори ничего своей подруге, даже наоборот, потому что на самом деле я доволен. Я не понимаю, почему Геворг Мнацаканов поставил Еве Озеровой отметку — ноль. Я и свои нули ставлю только исключительно во имя дружбы, потому что пустых дней нету. Я своим днём доволен.

— Геворг поставил Еве Озеровой отметку ноль потому, наверное, что не привёл её в общежитие, верно, Геворг? — он, Виктор Макаров, был согласен, что день был пустой и равнялся нулю, он взял ручку, попросил сигарету, поставил свой ряд нулей и похвалил яблоки на столе. — Я так и не понял, каким образом Казахстан оказался в западном Азербайджане. Можно, я возьму себе один гранат? — он пожелал всем спокойной ночи, зевнул, потянулся и ушёл.

— Дай мне, пожалуйста, бумагу и ручку, — сказала мне с постели смуглая женщина.

— Вы ещё не знакомы, познакомься с Надей, Геворг.

— А почему вы Геворга не привели с собой?

Её влажная холодная ладонь не понравилась мне, её смуглая мягкость была отталкивающая и что ноги так открыты…

— Потому что Геворг верен своей жене в Ереване и Еве Озеровой — в Москве.

— Слушай, Геворг, — сказал Максуд, — Вайсберг нашёл тему для нас с тобой. «Боюсь, что сценарий Мнацаканяна идеологически неприемлем, гроша ломаного не стоит, а талант терять жалко. Вы вот что, возьмите вдвоём и напишите про армяно-азербайджанские распри, попытайтесь осмеять причину этих распрей и всей этой галиматьи, которая воспринимается, понимаешь, вами как дорогая сердцу история, — пусть зритель в зале умрёт, пусть он выйдет из зала заново родившимся, понимаешь ли». Что скажешь?

— А ты ему что сказал?

— Что поговорю с тобой.

— Я согласен, — сказал я, — рациям, аль вер, — сказал я по-азербайджански.

Он растерянно посмотрел на Эльдара, на Виктора, потом на меня.

— «Я согласен», а дальше…

— Он говорит — я согласен, вот тебе моя рука, — перевёл Эльдар с усмешкой.

— Да, я согласен.

— Слушай, — его смех был жалобный и очень красивый, — пишу по-русски, физиономия, не поймёшь, то ли грузинская, то ли еврейская, и нашу историю совсем не знаю, только то, что в апреле двадцатого года Красная Армия вошла в Баку: «сан турк сан? сан гявур сан».

— Кто вам дал право, дорогие господа, с лёгкой руки Вайсберга смеяться над болью народа?

— Если бы речь шла об армяно-грузинских войнах, ты разве не согласился бы со мной работать, Эльдар?

— Изумительно, просто великолепно, — сидеть в крошечном закавказском тондыре и играть в Италию-Францию.

Смуглокожая незнакомая женщина глубоко вздохнула. Она поставила свой ряд нулей, поставила второй ряд и оставила третий на половине. Она попросила спичку, размазала нечаянной слезой краску на ресницах и улыбнулась:

— Ну, как, проходят газы у твоего малыша?

— А вам откуда про это известно?

— Ребята рассказывали про письмо твоей жены.

— Ну, газы и газы.

— Мои все друзья в Баку — армяне.

— Ты в Эрманикенде родился?

— Почему?

— А я больше про тебя думала, что армянин, Эльдар.

— Я, господа, чистокровный грузин.

— Макаров сегодня гнусно себя повёл.

— На Полонском или ещё что-то потом случилось?

— Макаров своё дело знает. Вставайте, пойдём ко мне, у меня две бутылки вина есть, идём, Геворг.

— Ни в коем случае, я работать буду.

— Значит, сюда принесу, яблоки есть, сыр есть, гранаты есть. Я буду закусывать шерстяным носком. Мне что-то есть захотелось, у тебя хлеба с луком не найдётся, Геворг?

— Это не носки, это «гулпа», гулпа не для того, чтобы ими закусывать, уходите, я должен работать.

— Правда, Витя, принеси вино сюда, — сказала смуглая женщина.

— Лёгкое вино, пойдёмте выпьем, — поднялся Эльдар. И потянул меня за руку. — Мы сегодня с тобой ещё не пили.

— А башня всё поднимается, — обернулся от окна Виктор Игнатьев. — Вино… удивительное слово, вино…

— Идёмте, но я пить не буду.

— Слушай, Геворг, как будет вино по-армянски?

— Кажется — гини.

— Да, гини. Ги-ни, гини.

— Гини, ги-ни, — сказал он и прислушался, — красивое слово. Ги-ни. И ваши буквы тоже какие-то торжественные и праздничные. Вашими буквами можно изобразить: «Всадники истоптали зелёные поля», вашими буквами нельзя написать: «Объединённое командование требует безоговорочной капитуляции» или какую-нибудь подобную глупость. Не люблю русский шрифт. Какое имеет отношение Достоевский к русскому шрифту?..

Все двинулись к дверям. Незнакомая женщина спустила ногу с ноги и протянула мне руку. Её влажная, мягкая ладонь и широкое колено были до противного приятны. Я пошёл, чтобы закрыть форточку, и заставил себя сказать — тьфу! В дверях стоял Максуд и ждал меня.

— Кто эта женщина?

— А ты правда Еву не приводил?

— Вот тебе на-а-а…

— Что? — засмеялся он.

— Вот тебе на-а-а… а хоть и привёл, тебе что, ему что, какое всем вам до этого дело…

Он засмеялся и сказал, и это было его извинением:

— Да, это главный минус нервного двадцатого века.

— С каждым днём толстеешь, а говоришь о нервном двадцатом веке, вот тебе на-а-а…

— Толстею, потому что бросил бокс.

— Значит, не хочешь вместе сценарий писать?

— О любви — пожалуйста. О спорте.

— На пантурецкой карте на территории Армении написано АЗЕР.

— Откуда ты всё это знаешь?

— Про всё это я узнал с великой радостью, у меня прямо разрывается сердце от этой радости.

— Мои товарищи по боксу в Баку все были армяне и ни на минуту не дали мне почувствовать свою национальность — про разницу. Перчатка — перчатка, бой — бой, на что мне какая-то пантурецкая карта?

— Об этом поговорим после.

— Не нужно. Ни сейчас, ни после.

Смуглая женщина стояла, облокотившись о подоконник. У её ног сидел Виктор — так сидят обычно узбеки на ковре, но Виктор сидел на полу. У нас были две бутылки красного вина. На кончике сломанного стула примостился Эльдар. Максуд полуприсел на тумбочку. Со стаканом в руке я прислонился к двери. Это был мирный славный союз моих друзей. Вот этот вот этому помог избавиться от неприятной болезни, этот для того раздобыл бог знает какими правдами-неправдами тёплый шарф, в течение часа они собрали мне денег на билет, на апельсины, ананас и печенье и проводили меня в аэропорт, чтобы я слетал, повидал своих детей, этих двоих избили на футболе… Сейчас три часа ночи. Население земного шара 4.000.000.000 миллиардов. Столько боли и столько слабости, столько родин и столько желаний… Онасис подарил жене бриллиант в сорок каратов. Что такое карат? Грамм? Мой дядька Хорен спросил как-то: четыреста грамм — это сколько? Жена Онасиса нацепит этот бриллиант себе на пузо, и будет на свете, таким образом, одно пузо, один бриллиант и вой голодающих китайцев, не сводящих глаз с этого бриллианта и с этого пуза. И слава богу, благодарение господу, что сохранились ещё на свете день и ночь, солнце и дождь, зелёное и красное, мужчина и женщина, родная земля и ностальгия. Миллионные орды голодных китайцев потянутся к пузу Онасисовой жены опять-таки через Закавказье. И исчезнет, будет растоптана красивая память о родине.