Карло Гоцци - Зеленая Птичка

Ничуть, сестра. И вот мой философский
Расчет. У нас с тобою нет отца
И матери. Мы, стало быть, свободны
От послушанья и воздействий. Так
Уже отсечено желанье смерти
Родителей, чтоб получить в наследство
Их достоянье, дабы утолять
Несчетных человеческих страстей
Безмерные порывы. Это – благо,
А вовсе не ущерб. Но перейдем
К дальнейшему. Ты никого не любишь?

Нет, никого, мой Ренцо, будь уверен.

Я тоже никого. Так отсечен
Источник безрассудного желанья,
Источник этой пагубнейшей страсти –
Искать утехи в щегольских нарядах,
Из-за которой жалки и смешны
Влюбленные, из-за которой стонут
Владельцы лавок, верящие в долг.
Вот благо, превышающее многим
Невыгоду лохмотьев. Если так,
Не будем приучать природу нашу
К тому, что современники считают
Удобным и приятным. Никогда
И ни к чему не следует питать
Привязанность и дружбу в этом мире.
Нам забывать нельзя, что оба пола
Орудуют всегда себялюбиво.
Возьмем за правило, что вообще
Все смертные высокомерны, жадны,
Тщеславны, мстительны, непрямодушны,
Нам надлежит питаться этой мыслью;
Исторгнем себялюбие вполне
И будем счастливы. Идем, сестра.

Послушай, Ренцо. Я тебе клянусь,
Что никого не полюблю, что буду
Всю жизнь философом. Но я должна
Признаться, что хотя я никого
И не люблю, но часто вкруг меня
Одна Зеленая летает Птичка;
Она меня, как видно, любит; к ней
Я и сама испытываю нежность.

Сестра, пустое. Я тебя избавлю
От этой страсти. Знай, что птицы все,
По тайному инстинкту, любят виться
Вкруг щеголих. Тебя она считает
За щеголиху и летит к тебе.
Уйдем от всех, покинем этот город
С его соблазнами.

О свет! О свет!
Как ты печален, если здесь нельзя
Прельститься даже легкою любовью,
Воздушной дружбою Зеленой Птички.

Зачем еще живу я год за годом,
Погребена в ужасной этой яме,
Где столько нечистот, таких зловонных,
Всегда течет? Несчастная Нинетта,
Дочь Конкула! Тебе бы лучше было
Голубкой оставаться, заключенной
Под коркой рокового апельсина,
Во власти у Креонты, великанши,
Чем оказаться, будучи невинной,
Неведомо за что похороненной
Еще при жизни в этой грязной яме,
Едва успев родить двух близнецов.
Вот добрая зелененькая Птичка,
Что, как всегда, приносит мне еду,
Спускаясь чрез отверстье сточной ямы.
Ах, Птичка, Птичка, лучше бы ты дала
Мне умереть! Тогда конец настал бы
Моим мученьям. Были бы довольны
Жестокий мой супруг, король Тарталья,
И недруг мой, его старуха мать.

Не плачь, не плачь, Нинетта; уже, быть может, скоро
Ты выйдешь к лучшей жизни из страшного затвора.

Как? Неужели это голос Птички?

Ах, не дивись, Нинетта, что я хранил молчанье,
Восемнадцать лет, не смея смягчить твое страданье.
Ведь ты, побыв принцессой, а после – апельсином,
Узнала, что возможно меняться всем личинам.
Я царский сын, но в детстве, ребенком-невеличкой,
По воле Людоеда я стал Зеленой Птичкой.
Все может дочь Нинетты, мой идол, Барбарина;
В ее руках таится твоя, моя судьбина.
Но ах, пред нашей целью великие препоны,
Нас угнетают злые, жестокие законы!

Скажи мне, Птичка, в чем моя вина?
За что томлюсь я в этой страшной яме?
Что муж мой, что мои родные дети?

Нинетта, ты невинна, тебя свекровь сгубила,
Она тебя в распутстве пред сыном обвинила.
Она ему писала – он был тогда в отлучке, –
Что родила ты двойню из кобелька и сучки.
Король всему поверил и повелел указом
Бездушной Тартальоне все дело кончить разом.
Жестокая старуха, украв твою свободу,
Детей, тобой рожденных, велела бросить в воду.
Но дети не погибли. Нашелся им спаситель,
Почтенный Панталоне, венецианский житель.
Они по свету бродят, как два простолюдина;
Один зовется Ренцо, другая – Барбарина.
Нинетта, верь, надейся; но не надейся слепо;
Молись богам усердно из смрадного вертепа.
И, если брат с сестрою осилят все напасти,
Ты из зловонной ямы вернешься к прежней власти;
Погибнет Тартальона; я сброшу хвост зеленый;
Коль дочь твоя не дрогнет, ее возьму я в жены.
Но, боже, я обязан служить враждебным силам.
Нинетта, я смолкаю и обращаюсь тылом.

Мужайся, разум; о поток событий!
Преломим хлеб, с молитвой к небесам.
Когда, восьмнадцать лет пробыв в могиле,
Я выберусь отсюда,
То свет еще не знал такого чуда.

Сребро витых и ввысь встающих влас,
Клубящееся вкруг златого лика.

Брат, ночь близка.
А здесь я вижу только
Пустынный берег.
Воздух ледяной.
Мои ступни, и челюсти, и руки
Дрожат от холода. Я сознаюсь,
Мной себялюбие овладевает.

Будь твердой, Барбарина, и борись.
Я сам от голода едва стою;
Но этот дикий, обнаженный берег
И эта отдаленность от людей,
Себялюбивых, злобных, о, поверь,
Мне укрепляют дух…

Но, Ренцо, если
Нас пригласил бы кто-нибудь сейчас
В свой дом, и затопил бы нам камин,
И предложил бы нам хороший ужин,
Хорошую постель, скажи по правде,
К нему ты чувствовал бы неприязнь?