Мария Корелли - Скорбь сатаны

— Могу ли я чем-нибудь услужить вам? — спросил он, наконец.

— Нет, благодарю вас, — ответил я, стараясь насколько мог придать своему голосу небрежно-покровительственный тон; я чувствовал инстинктивно, что этого человека надо придерживать в известных границах. — Вы были очень внимательны, я этого не забуду.

Легкая улыбка проскользнула по смуглым чертам лакея.

— Я крайне признателен, сэр, спокойной ночи.

И Амиэль удалился. Оставшись один, я начал ходить взад и вперед по комнате, полусонно, полусознательно стараясь привести в порядок необычайные события прошедшего дня; но мой ум был отуманен и встревожен, — и перед моими глазами ясно выделялась лишь одна картина, — выдающаяся, замечательная, личность моего нового друга. Риманец! Его удивительная красота, чарующие манеры, цинизм, как-то странно смешанный с каким-то другим, более глубоким, чувством, которое я назвать не мог, мелкие, но оригинальные черты, составляющие этот образ, все это неотвязчиво вертелось в моей голове, составляя нечто неразлучное с новыми обстоятельствами моей жизни. Я начал раздеваться перед камином, изредка внимая шуму все еще шумевшего дождя и медленно удалявшегося грома.

— Джеффри Темпест, мир перед тобой, — сказал я, лениво обращаясь к самому себе, — ты молод и обладаешь крепким здоровьем, порядочной наружностью и достаточным количеством мозгов; прибавь ко всему этому 5 миллионов фунтов стерлингов и богатого князя в качестве лучшего друга! Что ты можешь еще требовать от Фортуны? Ничего, кроме славы. А это достанется тебе легко; в наше время слава, как и любовь — вещь покупная. Звезда твоя на восходе, — прощай, изводящий литературный труд, — удовольствие, выгода и отдых вот спутники твоего будущего! Ты счастливчик, — наконец и на твоей улице праздник!

С этими словами, я бросился на мягкую кровать и устроился для сна; засыпая, я еще слышал отдаленные удары грома. Раз мне показалось, что князь звал Амиэля диким, неистовым голосом; потом я вдруг встрепенулся и привстал под впечатлением чьих-то огненных глаз, устремленных на меня. Я продолжал сидеть в постели, стараясь разглядеть окружающий меня мрак, но огонь в камине успел уже потухнуть, я зажег электрическую лампочку — в комнате никого не было. Однако мое воображение до такой степени разыгралось, что раньше, чем мне удалось заснуть, около самого уха мне послышался чей-то свистящий шепот:

— Тише, не беспокойте его. Пусть безумец спит в своем безумстве!..

На следующее утро я узнал, что «его сиятельство», так называли князя Риманца, жившего в этой гостинице, совершал утреннюю прогулку верхом в парке, а потому мне пришлось выпить утренний кофе наедине. Я пошел для этого в общую столовую гостиницы; мне прислуживали с удивительной предупредительностью, несмотря на мою затасканную одежду, с которой до сих пор я расстаться не мог, так как перемены у меня не было. «В котором часу я изволю завтракать? в котором часу обедать? оставляю ли я за собой комнату, где я провел ночь? Или может быть она не подходящая? Не приготовить ли мне апартаменты в роде тех, которые занимает его сиятельство?» Все эти подобострастные вопросы сперва удивили, потом позабавили меня. Какое-то тайное агентство, очевидно уже распространило слух о моем несметном богатстве, — и вот, каков был результат. Я ответил, что пока мои действия мне самому неизвестны, — через несколько часов, однако, я дам положительные приказания, а пока оставляю комнату за собой. Выпив кофе, я вышел с намерением навестить своих поверенных, но в ту минуту, когда я уже нанимал извозчика, я увидал своего нового приятеля, возвращавшегося с прогулки. Князь был верхом на великолепной кобыле с огненными глазами и твердыми мускулами; видно было, что седок только что остановился после галопа, не достаточного, однако, чтобы утомить свою лошадь. Она кружилась и вертелась между экипажами и телегами, но Риманец безусловно владел ею. Если князь показался мне красавцем накануне вечером, то он еще более понравился мне при дневном свете: легкий румянец оживлял бледность его лица и глаза блестели, радостно оживлённые утренним упражнением. Я подождал приближения князя рядом с Амиэлем, вышедшим на крыльцо как раз в то время, когда подъехал его хозяин. Риманец улыбнулся, увидав меня, и тронул свою шляпу хлыстом в знак приветствия.

— Вы долго спали, Темпест, — сказал он, соскакивая с лошади и бросая уздечку ехавшему за ним конюху. — Завтра, вы должны поехать со мной и присоединиться к «Бригаде Печени», как прозвали модных утренних ездоков. В былое время считалось неприличным говорить о печени и о других внутренних органах нашего существа, а теперь наоборот мы испытываем некоторого рода наслаждение, когда говорим о наших недугах, болезнях и медицинских приемах! А в «Бригаде Печени», вы встретите сразу всех интересных молодых людей, продавшихся дьяволу ради золотого тельца; людей, обедавших до изнеможения и потом ездивших на горячих лошадях для моциона (кстати, я нахожу, что лошади слишком благородные животные для столь мерзкой ноши), надеясь очистить свою испорченную кровь от яда, который они сами влили в нее. Все думают, что я принадлежу к их числу, но они жестоко ошибаются.

И князь погладил свою кобылу, раньше, чем конюх успел отвести ее.

— Зачем же вы ездите с ними? — спросил я, улыбаясь и искренне любуясь его чудным сложением и гордым станом, казавшимся еще величественнее в верховом костюме. — Вы ходячий обман.

— Вы правы, — ответил князь небрежно, — но не я один обманываю ближних в Лондоне. Куда вы собираетесь?

— К поверенным, от которых я получил вчера письмо: «Бентам и Эллис», — это имя их фирмы, чем раньше я повидаюсь с ними, — тем лучше, не правда ли?

— Да, пожалуй, однако подождите, — и князь притянул меня к себе, — необходимо, чтобы вы были при деньгах. Лучше не спрашивать у них денег вперед; право, нет надобности объяснять этим представителям закона, что вы находились накануне голодной смерти, когда получили извещение о наследстве от них. Возьмите мой бумажник, ведь вы обещались позволить мне быть вашим банкиром; а по дороге вам следовало бы зайти к хорошему портному и принарядиться; итак, до скорого…

И князь быстро удалился. Я поспешил за ним, тронутый его предупредительностью и добротой.

— Подождите, Лючио, подождите.

Я в первый раз назвал его по имени; князь остановился как вкопанный.

— Ну что же? — спросил он, глядя на меня с удивленной улыбкой.

— Вы не даете мне времени говорить, — ответил я шёпотом; мы стояли уже в коридоре гостиницы и я не хотел, чтобы посторонние слышали наш разговор. — Дело в том, что у меня деньги есть, — или скорее, что я могу их сейчас достать, — Кэррингтон прислал мне чек в пятьдесят фунтов, — я забыл вам сказать об этом. Это крайне мило с его стороны; возьмите, по крайней мере, чек в виде гарантии, — и кстати, сколько денег в бумажнике?