Джером Джером - Ангел, автор и другие. Беседы за чаем. Наблюдения Генри (сборник)

Искренне сожалею о том, что приходится высказываться о профессии литератора без должного почтения, однако длительные наблюдения наводят на определенные мысли. А именно: в наше время среди писателей существует когорта, члены которой родились, выросли и живут исключительно – не хочу никого обидеть, но все же осмелюсь высказаться прямо – в условиях среднего класса. Это те мужчины и женщины, для которых Парк-лейн навсегда останется всего лишь кратчайшим путем между кварталом Ноттинг-Хилл и Стрэндом, а справочник дворянства «Дебретт» – толстый элегантный том в красном переплете с золотым обрезом – никогда не перестанет быть обязательным украшением гостиной, вовсе не обусловленным социальной необходимостью. Какая же судьба уготована этим авторам, иными словами, нам, если мне позволено считать себя представителем стремительно сокращающегося, однако все еще многочисленного отряда служителей муз? Прежде, когда мы еще владели стилем, обладали воображением и проницательностью, умели видеть и понимать человеческую природу, опирались на знание жизни и сочувствие к превратностям судьбы, а собственные мысли выражали точно и изящно, с тонким чувством юмора, перед нами открывалась относительно широкая и сравнительно гладкая дорога. Мы черпали вдохновение в окружающей средний класс действительности, пропускали сюжеты сквозь собственную – плоть от плоти среднего класса – индивидуальность и являли творения на суд читающей публики, состоящей из представителей все того же среднего класса.

Однако случилось так, что литература потеряла всех, кому служила. Великолепная британская читающая публика утратила интерес к социальному слою, в котором находили своих героев Джордж Элиот и Чарлз Диккенс. Хетти Соррел и маленькая Эмили теперь показались бы провинциальными, а семейства Деронда и Уилфер прослыли бы местечковыми и ограниченными.

Должен признаться, что оценочные эпитеты «провинциальный» и «местечковый» всегда казались мне несколько странными. Как правило, самым суровым критиком «провинциальных черт» в литературе выступает худощавая леди, проживающая в одном из переулков лондонского района Хаммерсмит, причем не в особняке, а в доме, стоящем в общем ряду и ограниченном общими стенами. Следует ли считать искусство чисто географическим понятием? А если так, то где пролегает граница? Может быть, в радиусе четырех миль от Чаринг-Кросс? Если основываться на подобном критерии, то продавец сыра с Тоттнем-Корт-роуд неизбежно окажется тонким ценителем прекрасного, а профессор из Оксфорда может рассчитывать лишь на звание провинциального обывателя.

Желая разобраться в сложностях классификации, как-то раз я осмелился задать критически настроенному приятелю прямой вопрос:

– Ты осуждающе назвал книгу провинциальной. Но какой же смысл, по-твоему, кроется в этом определении?

– Видишь ли, – ответил он. – Я имел в виду, что литература подобного сорта должна нравиться населению пригородов, не больше.

Сам он обитал на Чансери-лейн.

– А как же, в таком случае, относиться к Джонсу, редактору «Вечернего джентльмена»? – недоуменно уточнил я. – Он живет в Сарбитоне, в двенадцати милях от вокзала Ватерлоо. Каждое утро в восемь пятнадцать садится на поезд и приезжает в город, а в пять десять возвращается домой. Справедливо ли утверждать, что книга плоха лишь потому, что нравится мистеру Джонсу? Или, например, Томлинсон. Как тебе отлично известно, он давным-давно переехал в Форест-Гейт, что по дороге на Эппинг. Мы с тобой оба любим у него бывать, и всякий раз приятель с увлечением показывает коллекцию какемоно – японских свертывающихся картин. Ты, конечно, отлично понимаешь, к чему я клоню. На мой взгляд, какемоно прекрасны – эти древние шедевры самобытного национального искусства представляют собой длинные свитки толстой грубой бумаги, на каждом из которых искусно изображены цветные иероглифы. Томлинсон бережно разворачивает одно драгоценное произведение за другим и подолгу держит над головой, чтобы зритель мог по достоинству оценить композицию. А потом сообщает имя мастера, сотворившего чудо в 1500 году до нашей эры, и не ленится подробно объяснить смысл картины. Увлекшись, бедняга забывает о времени и о том, что было бы неплохо накормить гостя. Жизнь в доме течет по законам вечности, а в комнатах нет даже кресел. Так вот, ответь на простой вопрос: разве Томлинсон не вписывается в рамки высокого искусства?

Другой мой знакомый живет в Бирмингеме. Ты, должно быть, о нем слышал. Страстный коллекционер и знаток карикатур XVIII века. Отдает предпочтение таким авторам, как Роулендсон и Гилрей. Сам я не слишком люблю подобные рисунки: признаюсь, они нередко лишают душевного спокойствия. Но истинные ценители сходят с ума. Объясни же, почему обладатель домика в деревне не имеет права разбираться в высоких материях?

– Ты меня не понимаешь! – раздраженно воскликнул критически настроенный приятель.

– Согласен, – ответил я. – Но именно это я и пытаюсь сделать.

– Разумеется, ценители прекрасного живут и в пригородах, и в глухой провинции. Но они не провинциалы.

– Даже несмотря на то что прочно осели в Уимблдоне или Хорнси и вполне могут признаться, подобно Роберту Бернсу: «В юго-западном почтовом округе мое сердце, доныне я там»?

– Если угодно, можешь считать и так, – прорычал приятель.

– С твоего позволения, – с радостью согласился я. – Видишь ли, таким нехитрым способом нам, людям с ограниченным достатком, легче сводить концы с концами.

Как бы там ни было, авторы современных романов старательно избегают скользких ситуаций и сомнительных поворотов сюжета. Персонажи, все до единого, населяют пятачок между Бонд-стрит и Гайд-парком. Что и говорить, в реальных условиях всей этой толпе пришлось бы нелегко: местечко тесновато. Правда, год или два назад вышел в свет довольно успешный роман, героиня которого проживала в Онслоу-Гарденс. По этому поводу один именитый критик выжал из себя следующий глубокомысленный пассаж: «Еще немного, и книга внесла бы серьезный вклад в английскую литературу». Я не поленился проконсультироваться с извозчиками, которых так много на Гайд-парк-Корнер, и выяснил, что несколько расплывчатое понятие «еще немного» в конкретном выражении насчитывает ни много ни мало одну тысячу сто ярдов.

Когда переполняющие современные романы аристократы и мелкопоместные дворяне покидают душный Лондон, уезжают они вовсе не в провинцию. Фи, как вульгарно! Путь лежит прямиком в какое-нибудь старинное родовое поместье с пышным названием, например «Барчестерские башни», иными словами, «в милый уголок на севере». Читателю остается предположить, что фамильные угодья парят в воздухе.