Оскар Уайльд - Портрет Дориана Грея. Пьесы. Сказки

Лорд Генри наблюдал за ним, испытывая в душе тайное удовольствие. Как непохож был сегодняшний Дориан на того застенчивого, робкого мальчика, с которым он познакомился в студии Бэзила Холлуорда! Все его существо раскрылось, словно экзотический цветок, зажглось ярко-алым цветением. Душа его вышла из потаенного убежища, и Желание поспешило ей навстречу.

– И что же вы намерены делать? – спросил наконец лорд Генри.

– Прежде всего я хочу, чтобы вы с Бэзилом побывали на одном из спектаклей и увидели, как она играет. У меня нет ни малейших сомнений, что вы оцените ее талант. Ну а затем, я думаю, нам нужно будет вырвать ее из лап этого старого еврея. Она связана с ним контрактом на три года – собственно, на сегодняшний день осталось два года и восемь месяцев. Разумеется, я должен буду что-то ему заплатить. А когда все будет улажено, я устрою ее в какой-нибудь театр в Уэст-Энде, и тогда публика сможет увидеть ее во всем блеске. Она сведет с ума весь мир, точно так же, как свела с ума меня.

– Ну, это вы уж чересчур хватили, мой друг!

– Уверяю вас. Она обладает не только замечательным артистическим чутьем, но и яркой индивидуальностью; словом, она личность. А ведь вы сами мне не раз говорили, что миром движут личности, а не идеи.

– Ну хорошо, когда мы идем в ваш театр?

– Дайте подумать… Так, сегодня вторник. Давайте завтра! Завтра она играет Джульетту.

– Договорились. Встретимся в восемь, в «Бристоле». Я привезу с собой Бэзила.

– Только не в восемь, Гарри, а в полседьмого, ладно? Мы должны быть в театре до поднятия занавеса. Мне хотелось бы, чтобы вы увидели ее в первом действии, когда она впервые встречается с Ромео.

– В полседьмого?! В такую рань?! Да это все равно что пить чай с селедкой или, скажем, читать английский роман. Нет, как минимум в семь. Ни один порядочный человек не обедает раньше семи. Может, вы сами заедете к Бэзилу? Или мне написать ему?

– Милый Бэзил! Сегодня будет неделя, как я не показывался у него. Это свинство с моей стороны, особенно после того как он прислал мне мой портрет в великолепнейшей раме, выполненной по его собственному рисунку. И хоть я слегка ревную к портрету – ведь он на целый месяц моложе меня, – я от него в полном восторге. Пожалуй, действительно будет лучше, если вы напишете Бэзилу. Мне не хотелось бы с ним встречаться наедине – все, что он говорит, раздражает меня. Он только и делает, что дает мне добрые советы.

Лорд Генри улыбнулся:

– Люди часто отдают другим то, в чем сами больше всего нуждаются. Вот что я называю настоящим великодушием!

– О, Бэзил – прекраснейший из людей, но, по-моему, он немного ханжа. Я это понял после того, Гарри, как познакомился с вами.

– Видите ли, мой юный друг, все самое лучшее, что есть в Бэзиле, он вкладывает в свои картины. А потому для каждодневной жизни ему остаются только предрассудки, моральные принципы и здравый смысл. Из всех художников, которых я лично знал, только бездарные были обаятельными людьми. Талантливые же личности живут только тем, что творят, поэтому сами по себе неинтересны. Великий поэт – подлинно великий поэт – самое непоэтическое существо на свете. Но второразрядные поэты – люди просто обворожительные. Чем невыразительнее их поэзия, тем живописнее они выглядят. Если человек выпустил книжку плохих сонетов, можно заранее сказать, что он совершенно неотразим. Жизнь такого человека наполнена той поэзией, которую он не в состоянии выразить в своих стихах. А великие поэты изливают на бумаге ту поэзию, которую не осмеливаются вносить в свою жизнь.

– Не знаю, действительно ли это так, – задумчиво проговорил Дориан Грей, опрыскивая носовой платок несколькими каплями духов из стоявшего на столе большого флакона с золотой пробкой. – Но, должно быть, вы правы… А сейчас мне пора уходить: меня ждет Имоджена. Не забудьте о завтрашней встрече. Прощайте.

Оставшись один, лорд Генри полузакрыл глаза и задумался. Да, мало кто в жизни интересовал его так, как Дориан Грей, однако то обстоятельство, что юноша обожает кого-то другого, не вызвало у него ни досады, ни ревности. Напротив, он был этому рад: теперь Дориан становился еще более любопытным объектом для изучения. Лорд Генри всегда преклонялся перед научными методами естествоиспытателей, но область их исследований находил скучной и бесполезной. Свои собственные изыскания он начал с того, что подверг вивисекции самого себя, а закончил тем, что стал подвергать вивисекции других. Жизнь человеческая – вот что казалось ему единственно достойным предметом для изучения. В сравнении с этим все остальное вряд ли чего-то стоит. Правда, тот, кто наблюдает жизнь с близкого расстояния, со всеми кипящими в ее горниле горестями и испытаниями, радостями и печалями, не может закрыть свое лицо стеклянной маской и защититься от удушливых паров, дурманящих мозг и порождающих в воображении чудовищные кошмары. Он вынужден иметь дело с ядами столь неощутимыми, что узнать характер их воздействия невозможно, не отравившись ими, и с недугами столь диковинными, что понять их природу можно, только переболев ими. Зато какая награда ждет его за труды и каким чудесным становится для него мир! Разгадать непостижимую, но последовательную логику страсти и эмоциональную сторону интеллекта, установить, где они сходятся, а где расходятся, в какой точке между ними начинается гармония, а в какой дисгармония, – это ни с чем не сравнимое наслаждение! И так ли уж важно, чего это стоит? Никакая цена не может быть слишком высокой за любое ранее не изведанное ощущение.

Лорд Генри не сомневался – и при этой мысли его темно-карие агатовые глаза ликующе засветились, – что именно сказанные им когда-то слова, музыкальные слова, произнесенные с музыкальными интонациями, побудили Дориана Грея обратиться душой к этой невинной девушке и с благоговением склониться перед нею. Да, юноша был в значительной мере его творением и благодаря ему пробудился к жизни. А это уже немало. Большинство людей ждет, пока жизнь сама не откроет им своих тайн, и лишь немногим избранным дано познать ее таинства, прежде чем с них спадет завеса. Иногда это бывает под влиянием искусства и литературы, воздействующих непосредственно на ум и чувства человека, но случается, что эту роль берет на себя какая-нибудь совершенная личность, сама являющаяся произведением искусства, ибо у Жизни, как и у поэзии, скульптуры или живописи, тоже бывают свои шедевры.

Возможно, пробуждение Дориана преждевременно. Еще не прошла его весна, а он уже собирает урожай. В нем еще не угасли пыл и порывистость юности, а он уже научился смотреть на себя со стороны. Но наблюдать за ним – ни с чем не сравнимое удовольствие! Этот мальчик с прекрасным лицом и прекрасной душой не перестает изумлять. И разве так уже важно, чем все это закончится и закончится ли вообще? Он подобен тем элегантным персонажам в живых картинах или пьесах, чьи радости оставляют нас равнодушными, но чьи страдания пробуждают в нас чувство прекрасного и чьи раны подобны красным розам.