Георг Эберс - Уарда. Любовь принцессы

В этот момент он испытал много изменчивых чувств. Ему казалось, что он должен возразить против того, что слышал, но энергия личности его собеседника имела на его приученную к послушанию душу такое могущественное влияние, что он промолчал, и благочестивый трепет пробежал по его членам, когда к его плечам прикоснулись руки Амени.

– Я порицаю тебя, – сказал главный жрец, – и даже, к моему прискорбию, должен наказать тебя. Однако же, – при этом он отступил и схватил собеседника за правую руку, – я радуюсь этой необходимости, потому что люблю тебя как человека, которого Неизреченный благословил высоким дарованием и предназначил для высоких дел. Плевелам позволяют свободно расти или вырывают их с корнем, но ты – благородное дерево, и я сравниваю себя с садовником, который забыл снабдить его подпоркой и теперь рад, что заметил в нем кривизну, напомнившую об этом. Ты смотришь на меня вопросительно, и по выражению твоего лица я вижу, что ты считаешь меня слишком строгим судьей. В чем ты провинился? Ты допустил нарушение одного, издавна принятого правила. По понятиям близорукого и легкомысленного ума это – вещь неважная, но я говорю тебе: ты согрешил вдвойне. Нарушительницею была дочь царя, на которую смотрят все, и большие и малые, и поступки ее должны служить примером для народа. Если прикосновение к человеку, которого древнее правило отметило самым позорным клеймом, не оскверняет высших, то кого же осквернит оно? Через несколько дней будут говорить: парасхиты – такие же люди, как и мы, и древний закон, повелевающий избегать их, – безумие. И остановится ли на этом мудрствовании народ? Ведь он склонен считать, что тот, кто ошибается в одном, не может быть непогрешимым и в другом. В делах веры нет ничего маловажного, сын мой. Если ты уступишь неприятелю одну стену, то вскоре вся крепость очутится в его руках. В это беспокойное время наше учение подобно колеснице, под колесо которой подложен камень, чтобы она не скатилась со склона горы. Какое-нибудь дитя вытащит эту опору, и колесница скатится в долину и разобьется. Вообрази себе, что это дитя – царевна, а камень под колесом – лепешка, и она хочет отдать ее нищему, чтобы накормить его. Разве ты позволил бы ей сделать это, если бы твой отец, твоя мать и все, что тебе мило и дорого, находились в колеснице? Без возражений! Завтра царевна снова посетит парасхита. Ты подождешь ее в его хижине и скажешь ей, что ей необходимо получить от нас очищение. На этот раз я избавлю тебя от всякого другого наказания. Небо щедро одарило тебя умом. Приобрети то, чего тебе недостает: силу для одного, – ты знаешь, что это, – силу подавлять все другое, даже искушающий голос твоего сердца, обманчивые наветы твоего разумения. Еще одно: пошли лекарей в дом парасхита и прикажи им заботиться о раненой девочке как о царице. Кто знает, где жилище этого человека?

– Царевна оставила в храме царского лазутчика Паакера, чтобы он проводил лекарей в дом Пинема, – ответил Пентаур.

Сохранявший до этого момента серьезность, главный жрец улыбнулся и сказал:

– Паакер бодрствует из-за дочери парасхита!

Пентаур, с выражением отчасти робкой мольбы, отчасти лукавства, поднял свои до тех пор потупленные глаза и сказал со вздохом:

– А Пентаур, сын садовника, будет говорить дочери царя, что она должна подвергнуться очищению!

– Пентаур – служитель божества, Пентаур – жрец будет иметь дело не с дочерью царя, а с нарушительницей закона, – сурово возразил Амени. – Вели сказать Паакеру, что я хочу поговорить с ним.

Поэт низко поклонился и вышел из комнаты, Амени же пробормотал:

– Он еще не таков, каким ему следует быть, и мои слова совсем на него не подействовали.

Затем он замолчал и начал в задумчивости ходить по комнате взад и вперед, размышляя: «Однако же этот юноша предназначен для великих дел. Каких дарований ему недостает? Он способен учиться, думать, чувствовать и располагать к себе сердца, даже мое. Он сохранил себя чистым и скромным…»

На этой мысли главный жрец остановился, ударил руками по спинке стоявшего перед ним стула и сказал:

– Вот чего ему недостает: он еще не знает пламени честолюбия. Зажжем это пламя для его собственного и для нашего блага!

Пентаур поспешил исполнить поручение главного жреца. В Доме Сети воспитывалось много лекарей [15] То, что здесь говорится о врачах, заимствовано главным образом из медицинских трактатов египтян, а также из сочинений Геродота и Диодора. , но только немногие из них, выдержав экзамен на степень писца, оставались там. Самых одаренных отправляли в Гелиополь, в больших залах которого издревле располагалось знаменитое медицинское учебное заведение страны. Оттуда они, завершив свое образование по разным медицинским специальностям: хирургии, лечению глазных болезней или другим направлениям врачевания и получив высшие звания, возвращались в Фивы, где становились царскими лекарями или, считаясь светилами медицины, приглашались для консультаций в затруднительных случаях лечебной практики.

Большинство лекарей жили на правом берегу Нила, в Фивах, со своими семьями, в собственных домах, но все они принадлежали к общине жрецов.

Нуждавшийся в лекаре посылал за ним не в его дом, а в храм. Здесь он рассказывал, чем болен нуждающийся в помощи, и главный из лекарей храма был обязан определить, какой специалист необходим в данном случае.

Как и все жрецы, лекари жили за счет доходов от собственных землевладений, благодаря царским дарам, а также за счет налогов и выделяемой в их пользу части общественных сборов. От пациентов, которых они лечили, они не должны были брать плату, но выздоровевшие редко забывали принести дары тому храму, который выделил им лекаря. Случалось также, что выздоровление страждущих напрямую было связано с количеством приношений храму.

Познания египетских лекарей во всех отношениях были значительны, но, так как они являлись к одру больного в качестве служителей божества, то, естественно, не ограничивались собственно лечением страждущих и считали невозможным обойтись без мистических ритуалов, молитв и заклинаний.

Избранный для лечения дочери парасхита лекарь был внуком знаменитого, давно уже умершего врачевателя, имя которого – Небсехт – перешло к нему. Этот лекарь был сверстником Пентаура и его лучшим школьным другом.

Имея наследственные способности, проявляя рвение и склонность к медицине, он с ранних лет принялся изучать эту науку. В Гелиополе он избрал своею специальностью хирургию [16] Среди шести медицинских трактатов египтян, перечисленных у Климента Александрийского, один был посвящен описанию хирургических инструментов. Впрочем, следует отметить, что весьма скверно сросшиеся переломы костей мумий не делают чести хирургам древнего Египта. и, наверное, остался бы там в качестве учителя, если бы слабый голос и косноязычие не мешали ему внятно и громко объяснять материал и произносить молитвы.