Пелам Вудхаус - Мистер Муллинер рассказывает

С этими словами Игнатиус Муллинер отвернулся и начал рыться в ящике, разыскивая трубку. Но трубки в ящике не было.

– Что?! – вскричала миссис Росситер.

– Что слышали, – сказал Игнатиус.

– Мой флакон с нюхательной солью! – ахнула миссис Росситер.

Игнатиус провел рукой по каминной полке. Открыл два шкафа и заглянул под кушетку. Но трубки не нашел.

Муллинеры по натуре привержены вежливости, и, увидев, как миссис Росситер нюхает и сглатывает, Игнатиус с запозданием почувствовал, что, пожалуй, был менее тактичен, чем следовало бы.

– Не исключено, – сказал он, – что мои предыдущие высказывания могли причинить вам боль. Если так, я сожалею. Оправданием мне должно послужить то, что произнесены они были от полноты сердца. Я сыт человечеством по самые гланды, а на семейство Росситер смотрю как на, возможно, самое черное из пятен, его пятнающих. Видеть не могу семейство Росситер. По-моему, на них нет ни малейшего спроса. Единственное, чего я хочу от Росситеров, – это их крови. Я чуть было не достал Сиприена кинжалом, но он оказался слишком проворным. Если он потерпит неудачу как критик, его всегда ждет вакансия первого танцора в русском балете. Однако с Джорджем мне повезло много больше. Я наградил его самым смачным пинком, какой когда-либо впечатывал в человеческий торс. Получи он пулю, и то не сумел бы вылететь отсюда быстрее. Возможно, он разминулся с вами на лестнице?

– Ах, так, значит, вот что промчалось мимо нас! – с интересом сказала Гермиона. – Помнится, я еще подумала, что запахло Джорджем.

Миссис Росситер уставилась на него в ужасе:

– Вы ударили ногой моего сына!

– И точно в то место, куда следовало, сударыня, – сказал Игнатиус со скромной гордостью, – будто я неделю тренировался.

– Мое искалеченное дитя! – вскричала миссис Росситер и поспешила вон из комнаты вниз по лестнице в поисках дорогих останков. Лучший друг мальчика – его мать.

В студии, которую она покинула, Гермиона смотрела на Игнатиуса взглядом, какого прежде он никогда у нее не видел.

– Я понятия не имела, мистер Муллинер, что вы так красноречивы, – сказала она, прерывая молчание. – Как ярко вы описали меня. Настоящее стихотворение в прозе.

Игнатиус скромно пожал плечами.

– Что уж, – сказал он.

– Вы правда считаете, что я такая?

– Считаю.

– Золотушная?

– С зеленоватым отливом.

– А мои глаза… – Она заколебалась, ища слова.

– Напоминают посинелых устриц, – подсказал Игнатиус, – сдохших довольно давно.

– Короче говоря, вы не восхищаетесь моей наружностью?

– Более чем.

Она продолжала говорить, но он перестал слушать. Внезапно он припомнил, что пару недель назад на небольшой вечеринке, которую он устроил в студии, его недокуренная сигара упала за бюро. А поскольку правила их профсоюза запрещают уборщицам подметать под бюро, сигара могла… нет, должна была еще находиться там. С лихорадочной быстротой он отодвинул бюро. Вот она!

Игнатиус Муллинер испустил экстатический вздох. Изжеванный, помятый, покрытый пылью и погрызенный мышами, этот зажатый в его пальцах предмет тем не менее был сигарой – подлинной, пригодной для курения сигарой, содержащей положенные восемь процентов окиси углерода. Он чиркнул спичкой и секунду спустя уже пыхтел.

И пока пыхтел, доброта и благожелательность вновь хлынули в его душу гигантской приливной волной. И с быстротой, с какой кролик в руках компетентного фокусника преображается в букет, аквариум с золотыми рыбками или в величественный флаг, Игнатиус Муллинер преобразился в существо, сотканное из нежности и света, снисходительное ко всем, не таящее злобу ни против кого. Пиридин резвился на поверхности его слизистых тканей, и он приветствовал его, точно брата после долгой разлуки. Он исполнился веселья, счастья, ликования.

Он поглядел на Гермиону, чьи глаза сияли, красивое лицо светилось, и понял, что глубоко заблуждался относительно нее. Была она отнюдь не бородавкой, но, напротив, прелестнейшим созданием, которое когда-либо вдыхало благоуханный воздух Кенсингтона.

И тут, охлаждая его экстаз, оборвав биение его сердца на середине удара, возникло воспоминание о том, что он наговорил про ее внешность. Он ощутил себя бледной тенью без костей. Если когда-либо человек сам себя усаживал в лужу, этим человеком был Игнатиус Муллинер. И никаких сомнений на этот счет.

Она смотрела на него, и ее выражение как бы указывало, что она чего-то ждет.

– Так как же? – сказала она.

– Прошу прощения? – сказал Игнатиус.

Она надула губы:

– Так разве вы не хотите… э?..

– Чего?

– Ну, заключить меня в объятия и все такое прочее, – сказала Гермиона, мило краснея.

Игнатиус пошатнулся:

– Кто? Я?

– Да, вы.

– Заключить вас в объятия?

– Да.

– Но… э… вы хотите, чтобы я?

– Безусловно.

– Я имею в виду… после всего, что я сказал?..

Она уставилась на него в изумлении.

– Разве вы не слышали того, что я вам говорила? – вскричала она.

– Извините, – пробормотал Игнатиус. – В настоящее время на меня столько всего навалилось. Видимо, я прослушал. Так что вы сказали?

– Я сказала, что, если, по-вашему, я и правда выгляжу такой, значит, вы любите меня не за мою красоту, как я всегда полагала, но за мой интеллект. А если бы вы знали, как я всегда мечтала, чтобы меня полюбили за мой интеллект!

Игнатиус положил сигару и перевел дух.

– Дайте мне разобраться, – сказал он. – Вы пойдете за меня замуж?

– Конечно, пойду. Меня всегда странно влекло к вам, Игнатиус, но я думала, что вы смотрите на меня всего лишь как на куклу.

Он взял сигару, затянулся, снова положил, сделал шаг вперед, простер руки к ней и сомкнул их вокруг нее. И какое-то время они стояли обнявшись, шепча прерывистые слова, так хорошо известные влюбленным. Затем, мягко высвободившись, он вернулся к сигаре и сделал еще одну упоительную затяжку.

– К тому же, – сказала она, – как могла бы девушка не полюбить того, кто сумел единым пинком спустить моего брата Джорджа с лестницы?

Лицо Игнатиуса омрачилось.

– Джордж! Да, кстати. Сиприен сказал, что ты сказала, что я похож на Джорджа.

– А! Я не думала, что он станет это повторять.

– Но он повторил, – мрачно сказал Игнатиус. – И мысль об этом была агонией.

– Но я же имела в виду только то, что вы с Джорджем все время бренчите на гавайской гитаре. А я не терплю гавайской гитары.

Лицо Игнатиуса прояснилось.

– Сегодня же днем отдам свою нищим. Но раз уж речь зашла о Сиприене… Джордж сказал, что ты сказала, что я напоминаю тебе его.

Она поспешила его успокоить:

– Только манерой одеваться. Вы оба одеваетесь до жути мешковато.

Игнатиус снова заключил ее в объятия.

– Ты немедленно отведешь меня к лучшему портному в городе, – сказал он. – Дай мне минуту, чтобы надеть ботинки, и я буду готов. Но ты не против, если по дороге я загляну в табачный магазин? Мне надо сделать большой заказ.