Сергей Сергеев-Ценский - Пристав Дерябин. Пушки выдвигают

Савчук был женат, и жена его приходилась какою-то дальней родственницей Алевтине Петровне. Он имел троих детей, уже подростков, двух мальчиков и девочку. Кашнев видел, что его принципал, как называл он в своем домашнем кругу Савчука, на земле стоит прочно. И дом себе он устроил хозяйственно, из белого евпаторийского камня, который не нуждался в штукатурке и даже имел обыкновение сбрасывать ее с себя. Дачу в Судаке Савчук строил тоже сам, но из желтого керченского камня, доставленного туда морем на парусном баркасе.

У жены Ивана Демидыча, Ксении Семеновны, дамы преждевременно увядшей, с вечно озабоченными бровями, находилось о чем вспоминать, когда она виделась с Алевтиной Петровной, и та часто ходила к ней в гости. Город очень нравился теще Кашнева, и она больше, чем ее дочери, была довольна, что так отлично удалась ее затея. А сам Кашнев, вполне равнодушно относясь к городу, в который переселился, не имел поводов жалеть о покинутой им службе в акцизе: он и здесь делал только то, что ему поручал делать его принципал. Иногда тот передавал ему мелкие дела, на которые у него не хватало времени, и Кашнев вел их в суде, накоплял опыт. Бывали такие дела, когда людям действительно хотелось помочь, так как совершали они не столько преступления, сколько ошибки.

То в его лице, что называл Савчук «честными глазами», действовало не только на присяжных заседателей, но прежде всего на тех, кто обращался к нему за помощью, так что новый помощник Савчука увеличил, даже и не заботясь о том, число его клиентов.

Через два года он стал зарабатывать уже больше, чем когда был акцизным чиновником в Полтаве. А так как Федя уже подрос и начал ходить, то Неонила Лаврентьевна однажды пришла радостная не менее своей сестры Софы и сказала точь-в-точь ее словами:

– Я нашла себе место!

Это было привычное для нее место классной дамы, и она не столько нашла его, сколько дождалась, когда освободит его старушка, выслужившая пенсию.

Теперь в квартире Кашнева вела хозяйство Алевтина Петровна, и Кашнев снова начал верить, что ему очень повезло тогда, в Ромнах, а теща его, совершая прогулки с маленьким Федей по улице около того дома, где они жили, уже начала поглядывать на все вообще дома деловито оценивающими глазами и даже больше: начала справляться, что почем и на лесном складе, и в скобяных магазинах, а цену пиленого желтого камня она знала еще с первых дней, как попала в Крым.

Когда все уходили из дома, она доставала из посудного шкафа запрятанную там школьную тетрадку и, время от времени говоря: «Теперь так!», начинала чертить карандашом и вычислять, сколько пойдет камня на стены, железа на крышу, досок на полы, потолки, двери, окна, если сделать дом, например, в пять комнат, и сколько придется уплатить за работу каменщикам, кровельщикам, плотникам…

Когда же появлялись в квартире не только зять, но даже какая-либо из дочерей, Алевтина Петровна поспешно прятала свою тетрадку в самое незаметное место посудного шкафа.

Кашнев же, имевший теперь дело только с людьми, в большей или меньшей степени нарушающими законы, все больше и больше привязывался к маленькому Феде, пока еще ничего не понимавшему ни в каких законах, но пытавшемуся уже все время нарушать приказы своей бабки, то и дело кричавшей ему: «Федичка, нельзя так!.. Какой непослушный малыш!»

Каких бы красивых коней из папье-маше ни покупала она ему – серых с яблоками, гнедых или вороных со звездами на лбу, – он, пыхтя и сидя на полу с ними вровень, стремился непременно выдрать им хвосты и переломать ноги, чтобы потом, внимательно тараща глазенки, наблюдать, как «баба Аля», тоже пыхтя и сопя, старается склеить сломанные лошадиные ноги и восстановить на своих местах пышные хвосты.

Кашнев то носил Федю на руках, то сажал его к себе на колени, вглядываясь в его глаза, вслушиваясь в мало пока еще понятный его лепет и стараясь представить, каким будет он через год, через два, через пять лет.

– Воспитание детей, какое это ответственное дело! – говорил он теще, покачивая головой. – Ведь это наше осязаемое, видимое будущее… наше личное и всей России… и всего человечества! И нет вопроса в жизни более важного, чем этот вопрос!.. Вот, например, дети Ивана Демидыча, – и оба мальчика и девочка, – они хорошо воспитаны, мне они нравятся, – очень вежливы, выдержанны… И учатся хорошо… Это все, конечно, забота их матери, – самому ему некогда… Это делает ей честь, такие примерные дети.

Федя внимательно с виду слушал отца, сидя у него на коленях, но в то же время пытался дотянуться ручонкой до его шеи.

В октябре тринадцатого года к Савчуку обратился чиновник казенной палаты Красовицкий, человек уже старый, с седой подстриженной бородкой, тощий на вид, с воспаленными от бессонных ночей глазами, явно убитый горем. Он сказал Савчуку и Кашневу, что его сын Адриан, реалист седьмого класса, но имеющий уже восемнадцать лет, так как вследствие придирки к нему учителя математики просидел в четвертом классе два года, неожиданно арестован полицией на улице и уже отправлен в тюрьму «по совершенно нелепому какому-то обвинению в грабеже».

– Как больной обращается к врачам, так и я обращаюсь к вам, господа юристы, помогите! – с дрожью головы и с дрожью в голосе говорил Красовицкий. – Снимите позор с моей седой головы!.. Я всегда был доволен своим сыном, я никогда не хотел иметь лучшего сына, чем мой Адриан, и вдруг… обвинение в грабеже, арестуют на улице, сажают в тюрьму, и только после этого вызывают меня в полицейскую часть… меня, чиновника, почти тридцать лет беспорочной службы!.. Согласно ли это с законами, господа юристы?

– А что же должна была сделать полиция, если грабеж был произведен кем угодно, хотя бы и вашим сыном, на улице, как-то очень дерзко, может быть даже среди бела дня, а? – спросил Савчук, приглядываясь к Красовицкому. – Какая тут была допущена, по-вашему, ошибка со стороны полиции и превышение власти?

– Нелепо это! – выкрикнул Красовицкий. – Что же, мой сын – из подонков общества, а не из культурной семьи? Чему же его учили в реальном училище семь лет, а? Грабежу, а?

– Действительно, это что-то странно, – заметил Кашнев. – Не вяжется со здравым смыслом.

– Вот! Вот именно – «не вяжется»! Я об этом и говорю, что не вяжется! – почувствовав поддержку себе, подхватил слова Кашнева Красовицкий.

Но Савчук, проницательно глядя на своего помощника, сказал:

– Раз вам кажется, что «не вяжется», вот и займитесь этим делом, Дмитрий Петрович! Главное, конечно, протокол: в чем суть преступления, при каких обстоятельствах задержан и прочее… А я, – обратился он к Красовицкому, – прошу извинения, занят свыше головы! – И даже показал при этом рукою, насколько именно свыше, – чтобы лично взяться за такое дело.