Надежда Тэффи - В стране воспоминаний. Рассказы и фельетоны. 1917–1919

Дитя это давно выросло и должно было выучить своих детей.

Если Россию повернули к свету, то должны ей открыть глаза, чтобы она этот свет видела.

Бедная, многострадальная интеллигенция из кожи вон лезет, чтобы помочь меньшому брату выбиться на светлый простор.

– Солдатики, милые, хотят устраивать у себя клуб, библиотеки, читальни. Скорее на помощь!

Писали воззвания, собирали деньги и книги. Приглашали лекторов.

– Объясните им права гражданина и человека.

Солдаты требовали, чтобы в библиотеках у них были самые настоящие учёные книги, и чтобы лекции читались самые настоящие, но только чтоб во время лекции разрешено было пить чай и есть селёдку.

Разрешим с радостью, «только бы приучить».

Хлебали чай, рвали руками селёдку, а лектор, жертвуя и временем, и трудами, задыхался в спёртом воздухе и объяснял «права гражданина и человека».

Но скоро оказалось, что и селёдки мало, чтобы искупить скуку таких лекций.

Их забросили. Клубы посещались только для игры в шашки и чаепития. Радовались, что продажа колбасы и селёдок дала прибыль в двадцать рублей.

Игра в «интеллигентов» надоела.

Думали, очень занятно выйдет «пойти в библиотеку ученые книжки читать». Ан вышло скучно. Не так, видно, просто, как казалось.

Каждый деревенский кулак думает, что, купив барское имение, помещиком сделается.

Чего бы, кажется? Живёт в хорошем доме, ест-пьёт сколько влезет, а всё как-то не то, и на настоящее не похоже.

Теперь всё ярче выступает эта «игра в интеллигенцию». Желание казаться, а не быть. На грош пятаков купить.

В былые времена интеллигентная молодежь, идеалисты, надевала косоворотки, смазные сапоги и ходила в народ. Придумывали этот грим для того, чтобы казаться «своими».

Теперь наоборот. Полуграмотные недоучки и неучи гримируются под интеллигентов. Надевают белые воротнички, какие-то помпадуровые галстуки, говорят плохопонимаемые, малопривычные и малонужные слова: «лозунги», «прерогативы», «делегат», «мандат», «приоритеты» и «кооптация».

Учиться скучно. Притворяться легко и забавно.

Министр народного просвещения с этим согласен.

– Упраздним грамотность. Пиши как говоришь, а то ещё отличат сразу учёного от неуча.

А мы-то надеялись!

Теперь, думали, трудно, но через десять лет будет у нас новая Россия. Десять лет труда, десять лет народного просвещения, – и у нас будут настоящий народ, настоящие грамотные, не загримированные галстуками, «лозунгами» и «коалициями», не притворяющиеся, а настоящие, равные друг другу люди, которым равное дано и с которых равное спросится.

Товарищи!

Да, думали, труд тяжёлый, но не отречёмся от него, потому что он необходим и благословен.

Нужно поднять людей к звёздам. Звезда же, брошенная на землю, – мы видим их, – просто тусклый кусок серого камня.

К звёздам!

Но вот те звёзды, к которым мы идём – свобода, равенство, братство, – сами собираются упасть к нам на землю через упразднение грамотности, науки и искусства.

Единение в звёздах и светилах так трудно и сложно.

Единение в хлеве свином будет и легко, и просто.

И, конечно, не в букве «ять» здесь дело. Буква «ять» – это мелочь, может быть, вообще существование её было только вопросом времени.

Но вся эта история страшна, как симптом, как первая веха дурной дороги.

Неужели этот путь уготован нам?

B лазарете снова запахло овчиной и сапогами – это значит, привезли новых раненых.

Анна Павловна, главная патронесса (кроме главной было ещё тридцать семь второстепенных), сидела на табуретке около операционной и кричала в телефонную трубку:

– Марья Петровна! Вене вит, [14] Приезжайте поскорее ( фр. ). поскорее! Ну завон де [15] У нас раненые (фр.). раненые. А кроме того, надо посоветоваться. Есть одна большая приятность и одна большая неприятность. Словом, вене [16] Приезжайте (фр.). поскорее!

Анна Павловна волновалась. Подведённые спичкой брови сдвинулись трагическими запятыми под взбитой чёлкой. И корсет скрипел от тяжёлых вздохов.

Анна Павловна старалась взять себя в руки и не думать о неприятности, которая, в конце концов, как-нибудь да уладится же. Но было тяжело.

Подозвала секретаря.

– Слушайте, Павел Ильич. Как же это так? Вы знаете, что случилось? У нас еврей…

– Что?

– Еврей, вот что. Среди новых раненых попался еврей. Нечего сказать, удружили на пункте.

– Да чего вы так волнуетесь, я не понимаю?

– То есть как так, чего волнуюсь? Теперь позвольте мне сказать, что я вас не понимаю.

Секретарь посмотрел на раскрасневшиеся щёки, на трагические запятые, и в глазах его мелькнуло что-то. Он переменил тон.

– Ну, само собой разумеется… это очень неудобно, особенно в нашем лазарете, где все вообще…

– Завтра обещала заехать сама Анна Августовна, и вдруг сюрпризец!

– Ну, Бог милостив, как-нибудь обойдётся. Зато я слышал, что нам прислали Георгиевского кавалера?

– Да, дорогой мой! Представьте себе! Прямо хочу поехать сама поблагодарить полковника. Это уж его исключительная любезность к нашему лазарету. Нужно будет этого самого кавалера как-нибудь на виду положить, чтобы сразу видно было, если кто посетит.

– В первую палату, около дверей.

– Только распорядитесь, чтобы там лампочку привернули.

– Сейчас, сейчас всё устроим.

Пришла Марья Петровна. Изобразила всем своим лицом удивлённого жирафа негодование при известии о еврее.

– Сетафре! [17] Это ужасно! ( фр. ) Это чей-нибудь подвох.

И обнажила с радостью длинные жёлтые зубы, узнав о Георгиевском кавалере.

– Мы потом с ним все вместе снимемся.

Анна Павловна размякла. Скрипела корсетом тихо и благостно.

Из перевязочной повели раненых.

– Который тут Георгиевский кавалер?

– Вот этот чёрненький, – отвечала сестра милосердия.

Георгиевский кавалер был маленький, с измождённым бритым лицом и шёл не сам, а тащил его на спине дюжий санитар.

– Это что же с ним?

– Ступня ампутирована.

– Ай бедняга, бедняга!

Анна Павловна засуетилась, повернулась несколько раз на собственной оси и побежала вместе с Марьей Петровной устраивать кавалера.

– Тут тебе, голубчик, удобно?

– Спасибо! – тускло отвечал кавалер.

– Видишь, у тебя тут и лампочка, и столик, и всё. Ты куришь? Марья Петровна, шери, апорте [18] Дорогая, дайте ( фр. ). ему папирос. Нужно будет достать для него матрац шире, чтоб ему было удобнее. Бедненький, ступня ампутирована.

Стали расспрашивать, как он получил Георгия. Кавалер рассказывал вяло, просто. И всё в его рассказе казалось простым и обыкновенным.

Ранили командира. Он взвалил его себе на спину и понёс. Вынес под огнём в безопасное место. По дороге сам был ранен в ногу. Не очень больно было, и он всё шел. Донёс командира и сам упал. Только не больно было, отчего-то ослабел.