Сергей Максимов - Бунт Дениса Бушуева

Бушуев задумался, вопрос был неприятный. «Ну, на чёрта все это ему надо?» – с тоской подумал он.

– Я думаю, что мы не очень талантливы, за редкими исключениями, и просто бессильны показать положительного героя живым человеком…

– Э-э-э, бросьте, бросьте! – досадливо поморщился Муравьев и ловко, привычно положил ногу в ярко начищенном желтом ботинке на ляжку другой ноги. Такой прыти Бушуев не ожидал от заместителя Верховного прокурора и, проследив глазами полет желтого ботинка, незаметно улыбнулся. Муравьев же, опершись подбородком на сцепленные вместе короткие пальцы с волосатыми суставами, задумчиво повторил еще раз:

– Бросьте, бросьте… Вы ведь отлично знаете, что не в этом дело. Ну, да бог с вами!.. Но вот что еще – не сердитесь – я бы ваших «Братьев» вовсе не стал ставить. Все эти «Братья», «Страхи», «Земля» – все это в плане коммунистического воспитания масс дает отрицательный резонанс.

Он нервно встал и прошелся по кабинету. Бушуев внимательно следил за ним. Видно было, что Муравьев взволнован. Он подошел к окну и задумался, глядя на улицу.

Долго молчали.

За окном слышны были гудки автомобилей, неясный шум голосов. Где-то монотонно и надоедливо стучал пневматический молоток. Над Москвой по голубому сверкающему небу лебедями плыли кучевые облака. Сквозь открытую форточку откуда-то доносился тонкий, еле уловимый запах набухающих почек тополей.

– Революционная романтика хороша, когда все в ней находится в гармонии и равновесии, – тихо, не поворачиваясь, сказал Муравьев. – Нельзя допускать, чтобы в произведениях советских писателей не было равновесия сил…

И вдруг рассмеялся широко и откровенно. Круто повернулся.

– Слушайте, товарищ Бушуев, расфилософствовались мы с вами, а про дело-то и забыли…

Бушуев тоже как бы разом очнулся. И ему стало стыдно. Он поймал себя на том, что с интересом слушал Муравьева. И за этим отвлеченным разговором совсем позабыл про деда Северьяна. Впрочем, тут же подумал, что разговор этот, затеянный Муравьевым, вовсе уж не был таким отвлеченным, каким мог показаться на первый взгляд, – все это непременно касалось не только его, Дениса, но и находилось в какой-то неуловимой связи с делом старика.

Между тем Муравьев снова сел и снова стал перебирать бумаги, хмуро и сосредоточенно.

– Вы простите, товарищ Бушуев, – не поднимая глаз, тихо сказал Муравьев. – Северьян Бушуев ваш родственник, и мой вопрос, быть может, не совсем учтив. Но скажите, – вы-то в деревне жили, а я никогда не жил, – скажите, неужели ненависть к советской власти у «отрицательных персонажей» так велика, что восьмидесятилетний старец способен убить коммуниста только потому, что он – коммунист? Это я, конечно, не о вашем деде, а так, в принципе спрашиваю.

Карие глаза Дениса блеснули холодным, злым блеском. «Что он плетет? То – так, то – так!» – мелькнуло у него.

– Послушайте, товарищ Муравьев, я пришел к вам, чтобы постараться облегчить судьбу старика, если это возможно, а вы… Я повторяю: я не верю в то, что Мустафу Ахтырова убил мой дед. Да ведь и вы, кажется, всего пять минут назад склонялись к тому же…

Муравьев усмехнулся.

– Больше того: я убежден, что убил не он… – спокойно сказал Муравьев.

Бушуев во все глаза жалко и как-то растерянно посмотрел на него.

– Как так?

– Да вот так – из всего следственного материала видно… Да что вы в самом деле! – вдруг воскликнул он. – Ведь Северьяна Бушуева уже и в саду не было во время убийства!..

– Почему же… так почему же его не освободят? – все также растерянно спросил Бушуев.

Муравьев нервно дернул плечом.

– Да ведь тут сознание… или круговая порука – как угодно называйте. Быть может, старик просто покрывает преступника. Это у «отрицательных персонажей» бывает. Народ они крепкий.

Бушуев сидел, опустив голову. Десятки мыслей, как стрижи, метались и сталкивались. «Покрыл!» Кого мог покрыть дед Северьян, и почему? Алима? Кладовщика? Гришу?

– Вот что! – решительно сказал Муравьев, закрывая папку и кладя на нее тяжелую ладонь. – Конечно, ваши костромские ротозеи никогда не найдут убийцу. Дед же ваш вряд ли выдаст его. У меня на этот счет есть сведения. Мы его в лагере недавно допросили – и слышать не хочет!.. Поэтому ну-ка разберемся, Денис Ананьевич: можно ли освободить человека при такой неудобной ситуации?

«Кончено, – подумал Бушуев, – ни за что не освободят».

– Дед мой был далек от политики. В этом я могу вас заверить, – сухо сказал он.

– Ну, да ведь и не сторонник же он был советской власти. И не мог им быть. Все-таки бывший собственник, свой трактир, свой пароход, свои мельницы…

– Мельниц у него никогда не было… – поправил Денис.

– Разве? А я думал, что были… Но не в этом дело. Дело в том, что за вас просил нарком, а Андрей Януарьевич поручил мне помочь вам. И я вам помогу, даю слово… Путь пока будет такой: дело пойдет на пересмотр в Спецколлегию Верховного Суда. Статью с пятьдесят восьмой попробуем переквалифицировать на бытовую. Мотивировка для освобождения – преклонный возраст, чистосердечное раскаяние, и так далее, и так далее…

– Спасибо… – искренне вырвалось у Дениса.

Муравьев качнул бритой головой и встал. Поднялся и Бушуев.

– Да ведь что ж – спасибо. Ваши заслуги. Вы напишите-ка старику, чтоб не упрямился и назвал преступника, – улыбнулся Муравьев, показывая неестественно ровные и белые зубы. – И еще: не сердитесь на критику ваших «Братьев». Ну, будьте здоровы.

Бушуев попрощался и вышел.

Спускаясь по широкой лестнице, и позже – в машине, по дороге домой, Бушуев неотступно думал о тайне деда Северьяна. Думал и о Муравьеве. Странное, сумбурное впечатление произвел он на Дениса. Было в нем и что-то располагающее, и что-то неуловимо тонкое, страшное.

Бушуев очень торопился, надо было съездить на дачу, а вечером быть в Политехническом музее, где ему предстояло читать на литературном вечере. За Еврейским кладбищем шоссе вскоре вытянулось в ровную широкую ленту. Бушуев дал полный газ. Машина рванулась, набирая скорость. Ровно и монотонно гудел мотор. Длинный дощатый забор по правую сторону от шоссе слился в серую сплошную полосу.

Солнце било в глаза. Денис опустил козырек над стеклом. Но и козырек не спасал. Мокрый, блестящий асфальт, как от зеркала, отбрасывал жаркие, веселые лучи солнца. И в этом черно-стальном блеске он вдруг увидел прямо перед собой миниатюрную фигурку девочки, выбежавшую на шоссе за мячом. Боковым взглядом, в какую-то сотую долю секунды, он заметил между кюветом и забором старушку в темном зимнем пальто, стоявшую на тропинке. Ему хорошо запомнилось ее испуганное, белое, как известь, лицо и то отчаянное движение рук, с которым она бросилась на шоссе через кювет.