Дафна Дюморье - Дух любви

Не в состоянии вымолвить ни слова, она молча покачала головой и закрыла уши руками.

– Это всё колокола! – неожиданно воскликнула она. – Неужели они никогда не умолкнут, никогда?

Дети с любопытством смотрели на мать.

– Мама, дорогая, идем в церковь, – сказала Мэри, – и все вместе помолимся, чтобы Джо вернулся к нам целым и невредимым.

Томас достал часы.

– Пора отправляться, – неуклюже начал он. – Насколько я помню, мы за всю нашу жизнь ни разу не опаздывали.

Они стояли у причала, кучка добрых, нерешительных людей, которые далеко не одинаково воспринимали случившееся.

Джанет запахнула накидку и застегнула ее под подбородком.

– Нет. Мы не должны опаздывать.

Покинув порт, они свернули к холму. Колокола ненадолго смолкли, но их сменил другой звук, на сей раз доносившийся из гавани, – лязг и скрежет цепей. «Фрэнсис Хоуп» поднимала якорь.

Кумбе поспешили к ведущей через поля гати. Они старались говорить легко и естественно, но все видели молчаливое горе матери. Бедняга Томас, желая взбодрить и утешить ее, сделал только хуже.

– Хм. Что ж, нам, конечно, будет не хватать парня в доме, его голоса. Без него дом покажется совсем другим.

Колокола снова зазвонили, резко, настойчиво.

Джанет старалась не допускать этот звук в свои мысли, старалась вообще ни о чем не думать. Стояла осень, ее и Джозефа любимая пора. Хлеба созрели и были убраны, осталось лишь короткое, колючее жнивье, которое цеплялось за ноги. Кусты шиповника и боярышника были усеяны красными плодами, в садах Плина клонили долу свои гроздья пунцовые фуксии. Внизу, в Полмирской долине, под Лэнокской церковью, золотистый папоротник доходил до пояса и мягкий лишайник льнул к стволам деревьев. С ферм пахло навозом и горьким дымом, поднимавшимся над кострами, на которых сжигали опавшие листья. Набухший ручей с громким журчанием бежал по плоским серым камням. Вечер был пасмурный и холодный, с реки начинал подниматься туман, и его первая взвесь висела в воздухе. В ветвях вяза подле церкви пел дрозд, и в его осенней песне звучали ноты более сладкие и щемящие душу, чем весной.

У церковных ворот все члены семьи Кумбе обернулись и посмотрели на гавань. Корабль был уже далеко от земли, и все паруса подняты. Его нос был обращен к горизонту, Плин остался позади. Еще немного, и в наступающих сумерках земля за его кормой станет похожей на размытое пятно и все огни поглотит тьма.

– Вот Джозефа уже почти и не видно, – вздохнул Томас.

Корабль птицей скользил по гладкой, спокойной воде. Колокола замолчали. Джанет Кумбе первая вошла в церковь, муж и дети последовали за ней. Всю службу она была молчалива и безучастна.

Луч заходящего солнца осветил западные окна. Она знала, что этот же луч пересекает путь уплывающего корабля. В маленькой церкви царили мир и покой. Простояв века, она все еще хранила следы присутствия людей, которые преклоняли в ней колени в давно ушедшие времена. Ее камни были истерты коленями смиренных, ныне покоящихся в могилах прихожан, чьи имена погребены и забыты. Придет день, и те, кто молится здесь рядом с Джанет, в свой черед обретут такой же ничем не нарушаемый покой.

Сейчас вслед за священником они шепчут молитвы. Джозеф на своем корабле думает о преклонивших колени в Лэнокской церкви и о бледном лице матери, обращенном к стрельчатому окну.

«Фрэнсис Хоуп» плыла вперед, подняв высоко над морем свою корму, и свежий ветер свистел в ее надутых парусах.

В Лэнокской церкви громкие голоса поющих уносились под старые своды, и приглушенное эхо вторило и им, и печальным звукам органа:

Джанет пела вместе со всеми, но сердцем была далеко и от звуков гимна, и от людских голосов, и от склоненных голов, и от мерцающих свечей. Видела она только звезды небесные да корабельные огни на глади пустынного моря.

Месяц за месяцем Джанет старалась приучить себя к отсутствию Джозефа. Первое время после его отъезда все человеческие чувства, казалось, покинули ее. У нее было такое ощущение, будто она умерла и некое механическое существо завладело ее членами, ее головой и продолжало жить ее жизнью в тех же узких пределах, что и прежде. Ее тело было теперь лишь пустой оболочкой, чувства покинули его. Внешне эта перемена была почти незаметна, разве что голову она держала еще выше, пытаясь скрыть свое горе под покровом гордости.

При всех ее заявлениях и уверенности в том, что физическое расставание для них с Джозефом ничего не значит, терзалась и мучилась она именно от жажды его близости, его присутствия. В каком бы месте Плина она ни бродила, ей казалось, что она ступает по оставленным им следам.

Холмы и скалы хранили отзвуки его голоса, его приметы были в сыром песке у кромки воды и в набегающих на берег волнах. Куда бы она ни пошла, везде искала она какой-нибудь оставленный им знак, словно в местах, где он бывал, заключалась для нее двойная пытка, приносившая ей горькое утешение.

Ночи были длинны и томительны. Час за часом, не смыкая глаз, Джанет проводила рядом со спавшим тяжелым сном Томасом, она поворачивала голову на дуновение воздуха, проникавшего через занавешенное окно, и высматривала белую звезду на темном покрове затянутого тучами неба. Она старалась перенестись через пространство на корабль в далеких водах и встать рядом со своим ненаглядным, который держит ночную вахту на безмолвной палубе. Она знала, что душой и мыслями он с ней, но этого было для нее мало. Она проклинала слабость своей плоти, изголодавшейся по его близости и его прикосновению, сражалась с потребностью глаз постоянно видеть его. Прикоснуться к его рукам, к его телу, которое было частью ее самой, вдохнуть знакомый запах моря, земли и солнца, которыми пропитана его одежда, ощутить вкус соленой воды на его коже… Вот к чему она стремилась, но все это у нее отняли, оставив ее жить в полусне, превратив ее в призрак женщины.

Дом, который она для него создала, был пуст и лишен тепла, лишен самой причины своего существования.

В Доме под Плющом жизнь шла своим чередом, и новые события вписывались в ее повседневный ход.

По воскресеньям Сэмюэль задерживался у садовой калитки таможенника Сайласа Трехурста, и в половине четвертого дня дочь таможенника Поузи появлялась на тропинке; после неловкого обмена несколькими фразами калитка захлопывалась, и мисс Поузи отправлялась вверх по холму, опираясь на руку Сэмюэля.

Верный Герберт помогал брату в трудном деле составления любовных записок, и вечерами эта парочка часто сидела в углу гостиной с перьями, бумагой и чернилами. Сэмюэль, нахмурясь, сражался с правилами правописания, а Герберт тем временем всячески ободрял брата и рылся в словаре в поисках нужного слова.