Array Сборник - Маруся отравилась. Секс и смерть в 1920-е. Антология

– Главное, жаль детей, – говорила она. – У меня двое детей, обе девочки: одной шесть лет, другой десять, старшая ходит учиться.

Услыхав про детей, Шурыгин от неожиданности опешил, однако в следующий момент сообразил, что это дела нисколько не портит, а скорее, наоборот, характеризует даму с положительной стороны.

– У вас уже девочка десяти лет, а между тем вы сами так еще молоды, так хороши! – взяв ее под руку, прижимался и прижимался он к ней, точно силился весь целиком вмяться ей в бок.

Дама, точно неживая, точно сделанная из тряпок кукла, совершенно равнодушная к его нежностям, продолжала выкладывать перед ним свои беды.

– Поступить на службу мне не удается, это теперь так трудно. Продавать из вещей больше нечего: что можно было продать, все продала. Непроданным осталось только одно… но оно, кажется, сейчас очень дешево ценится.

– Что именно? – спросил Шурыгин, заволновавшись и страстно посапывая носом в ее дешевенькое желтое боа, от которого пахло псиной.

– Разве вы не знаете что? – ответила дама и, содрогнувшись под шубкой, раздельно и приподнято проговорила: – Любовь. Непроданной у меня осталась только любовь.

– Что ж, товарец ходкий! – хихикнул Шурыгин, врываясь и врываясь страстным носом в боа дамы.

– Ходкий-то он ходкий, да я не умею им торговать, – заметила дама. – Вот, учусь у профессионалок, да ничего не выходит. Поглядите, – кивнула она на лениво и как-то беспутно слоняющихся в потемках женщин, – некоторые из них уже по третьему разу уходили с мужчинами и опять сюда пришли. Умеют. А я все сижу и сижу. Я четвертый день как решила ступить на этот путь и четвертый день хожу здесь без всякого результата,

– А! О! Что? – обрадованно завозился на месте Шурыгин и переспросил: – Только четвертый день занимаетесь этим?

– Пока не «занималась» совсем. Никто не берет.

– Совсем? – взвизгнул еще больше обрадованный Шурыгин. – И не надо совсем! О, это такой ужасный, такой ужасный путь! Еще никто не ступал на него, не поплатившись за него своим здоровьем, своей жизнью. К тому же у вас дети, двое девочек, вы должны хотя бы детей своих пожалеть.

Он горячо убеждал ее оставить эту мысль, выбросить ее из головы, забыть про нее и в самых мрачных красках рисовал перед ней ужасы, которые ее ожидают.

– Это самый последний, самый гибельный путь! – заключил он свою речь, прижимаясь к ней.

Но, к его удивлению, его слова ничуть не испугали ее.

– Я сама знаю, что это гибельный путь, – спокойно проговорила она. – Я об этом уже все передумала, я все страхи уже пережила. Я хорошо знаю, на что иду, я много читала об этом, о болезнях и прочем. И я решилась на все, лишь бы спасти детей.

– Вам лучше всего надо найти себе здорового и порядочного мужчину и держаться его одного.

– Теперь моя очередь спросить вас: а как его найти? Где искать? А я сама знаю, что это единственное, что еще может спасти меня.

– Вам надо найти такого покровителя или друга, что ли, – продолжал Шурыгин, волнуясь, – который заботился бы о вас и о ваших детях…

– Я и сама такого ищу и уже отчаялась найти. Чтобы он и материально помогал мне и чтобы как мужчина был не противен.

– Такого можно найти.

– Ну найдите мне, найдите!

Она оживилась. В ее тоне засквозило даже что-то девическое, игривое.

А Шурыгин тяжко вздохнул и произнес придушенно:

– Я найду…

Через минуту, отдышавшись и взяв себя в руки, он принялся хитро выпытывать у нее, не обманывает ли она его, не сочиняет ли про мужа, пропавшего за границей, про детей, про себя, что всего четвертый день как вышла на улицу и что еще никого из мужчин не имела. Он ставил ей вопросы то прямо, то исподтишка, с расчетом поймать ее на лжи.

– О, какой, однако, вы подозрительный! – нервно смеялась она, бессильная выбиться из паутины его вопросов. – Уверяю же вас, что сегодня только четвертый день, как я выхожу.

И напрасно вы говорите, будто уже раньше видели меня на бульварах. Это неправда. Это с вашей стороны даже нехорошо.

– Но не может быть, – горячился Шурыгин, как следователь, – но не может этого быть, чтобы за четыре дня никто вас не брал. Припомните хорошенько, подумайте и сознайтесь.

– Мне нечего припоминать, раз у меня ничего не было, – защищалась дама. – Вот это-то и доказывает мою неумелость. Опытных, бывалых – тех сразу берут. И, должно быть, я не знаю цен, что ли, какие теперь существуют, и очень дорого запрашиваю. По крайней мере, когда я называю свою цифру, мужчины вскрикивают, машут руками, смеются и бегут к другим.

– Сколько же вы просите?

Она сказала сколько.

Шурыгин вскрикнул, взметнул руками, рассмеялся.

– Вы с ума сошли, что ли? Кто же вам столько даст? Неизвестно, что будет дальше, ну а пока таких цен нет.

– А какие сейчас цены?

– Сейчас?

И он назвал ей ряд цифр: за такую любовь такая цена, за такую – такая…

– Так дешево? – наивно, как маленькая девочка, удивилась дама.

– А вы думали как? – улыбался Шурыгин. – Безусловно, в связи с общим вздорожанием жизненных продуктов цены на любовь растут, но не в такой сильной степени, как это представлялось вам.

– Значит, этим тоже много не заработаешь… – разочарованно и удивленно вздохнула дама. – Печально… А я-то думала разбогатеть. Еще один воздушный замок рушится… Вот думала, и того себе накуплю и того; и детей одену, и себя. А оно вот что… То-то те женщины, профессионалки, так стараются, так пристают к мужчинам, насильно навязывают себя, по три раза в вечер ходят. Я думала, что у них нахальство, жадность, – а выходит, что иначе никак не выработаешь в день нужный минимум. И прежде я завидовала им, а теперь мне их жаль… Несчастные!

– Вот потому-то я и говорю, что задумали вы ужасное! – воскликнул с жаром Шурыгин.

Слово за словом, и он сознался, что порядочный мужчина, которого он имел в виду ей предложить для прочной связи, – это он сам.

– Я так и знала, – улыбнулась она, видимо, довольная. Он смело обнял ее за талию и, тихонько повизгивая, как щеночек, начал тереться щекой и бородой об ее желтое боа.

– Ийе-ийе-ийе… – похрюкивал он, жмуря от наслаждения глаза.

Потом он завернул краешек ее старенькой, замшевой, липкой, в дырочках перчатки и стал целовать ее руки.

– А сладкая какая ручка! Ам-ам-ам! Вот не ожидал! Даже удивительно! И откуда берутся такие чудненькие ручки? И откуда они только берутся? Ам-ам-ам!..

– Ой! А вы не кусайтесь!

– Как же вас не кусать? Разве можно вас не кусать, такую хорошенькую, такую славненькую, такую вкусненькую! Я такую, может, пятнадцать лет ищу!

Было очень темно, и Шурыгин, приглядываясь сбоку к незнакомке, нежно спросил:

– Я извиняюсь, мадам: вы блондинка или брюнетка?

– А вам какую надо?

– Мне блондинку.