Array Сборник - Маруся отравилась. Секс и смерть в 1920-е. Антология

– Что мой отец? – оборвала я его в свою очередь. – Я думаю, что все кулаки, не только типа моего отца, а и много мельче, теперь не жалуются на боль в поясницах, выправляются и живут не так, как нам хочется, а так, как им нравится, а главное – идут не по указанной нами дорожке, а по своей и к старинке.

Я думаю, что и остальное крестьянство идет тоже… не туда, куда нам желательно, а по своему пути…

– Вы ошибаетесь, – возразил Петр и взглянул на меня, – даже очень ошибаетесь.

Глаза у Петра снова изменились и стали страшно темными. Я решила не спорить.

– Продолжайте про отца: мне очень интересно, – я взяла папиросу, закурила и опять приняла бесшабашно-распутный вид и, покачивая оголенной до колена ногой, стала грубо пускать кверху дым. – Я вас слушаю.

Петр неприятно поморщился, покраснел и как-то странно, не то растерянно, не то стыдливо задвигался на диване, а когда успокоился, с болью в голосе сказал:

– Зачем вы меня обижаете? Что я вам сделал плохого? Неужели вы отучились сидеть прилично?

– Я вас слушаю, – ответила я сухо и глубоко затянулась папиросой, а потом подалась вперед и выпустила в него дым.

– Я могу только с вами распрощаться, – и он поднялся с дивана и стал было вылезать из-за стола.

Я тоже встала и, раскачивая из стороны в сторону бедрами, остановилась между столом и диваном, загородила собой выход и стала бесстыдно всего его рассматривать. Он стоял против меня и не знал, что делать, грустно смотрел в другую сторону, в которой стояла тумбочка, а на ней пудра «Лебедь» и стихи Александра Блока. Я почувствовала, как забилось сердце, как по всему телу пробежала дрожь и остановилась в пальцах. Прислушиваясь к этой дрожи, к сильному биению сердца, я почувствовала что-то сильное и глубокое к нему, а главное, моя комната наполнилась запахом весны… Я пододвинулась к нему ближе и ласково прошептала:

– Садитесь. Если желаете, я посижу с вами. Я видела, как он вздрогнул от моих слов, попятился от меня так, что я сама испугалась и совершенно другим голосом прошептала:

– Не желаете?

– Вы так сказали, что я даже не знаю, что мне делать, – не поворачивая ко мне головы, ответил взволнованно он, а когда успокоился, поднял на меня страшно непроницаемые темные глаза и прошептал: – В вашем голосе я узнал не Татьяну, а прежнюю Таню, веселую и озорную и…

– И? – передразнила я его и показала ему кончик языка.

– И целомудренную…

– Фу! Убил, – стараясь заглушить всплывавшую из нутра сладостную боль и радость, что во мне еще жива прежняя Таня, я громко и фальшиво крикнула и засмеялась. – Окончательно убил! Ей-богу, убил! Ха-ха!

– Мне хочется верить, что…

– Я хочу дослушать про отца, – перебила я его и села на диван рядом с ним. – Садитесь.

Он медленно сел и положил на колени руки. Разглядывая его в профиль, я снова потеряла запах весны, и мне стало необыкновенно безразлично, хотя что-то у сердца и копошилось. Я на него смотрела так же, как вчера смотрела на двадцатого мужа.

– Хорошо, – сказал он и, взглянув радостно на меня, стал продолжать: – «…Денег много пропало, – ответил он, – очень много. Сто тыщ». – «Каких денег-то: царских или керенок?» – спросил я. «Настоящих. Старых. Хороших денег. Пятьдесят тыщ царских и все, как одна: катеринки и петры. Остальные керенки. Настоящие керенки, не то, что на аршин мерили, а с орлами. Ну, как, не будут их брать-то?» – «Нет, не будут». – «Ну? Ах, – тут он, извините, крепко обложился словом, – пропали?» – «Да, пропали», – еле сдерживаясь от смеха, ответил я. «А вы бы вот там издали такой декретишка: берем, мол, и наполовину оплачиваем». – «Нет, не надейся на это». – «Ты-к, куда же мне их девать-то?» – «Отдай ребятишкам играть. А лучше всего сожги – заместо топлива сойдут». – «Нет, все-таки поберегу – деньги. А может, вас свалят, другая власть будет – возьмет». – «Ну, береги», – ответил я. – «Поберегу. Поберегу. Что они – хлеба, штоль, просят, пускай лежат». – Тут он замолчал и несколько минут оглядывался кругом, а потом снова заговорил: – «Неужели, мать их в кубышку, пропали, а?» – «Пропали». – «А все-таки, как-никак, а они – деньги. Вот приду в кладовку, вытащу из-под кровати сундук, открою: они лежат, новенькие, – инда сердце мрет. Посчитаю, посмотрю, подумаю: а может, бог даст, свалят большевиков, и их будут брать».

Я, покатываясь от смеха, ответил: «Нет, бог не даст, – не свалят большевиков, и твои денежки – ау». – «Ну, ладно, хрен с ними – других наживем: червонцы есть уж». – «А не боишься, что и червонцы пропадут?» – «Нет, не боюсь. Червонцы берут, как, бывало, кредитки брали, хорошо берут. На них теперь что хошь добьешься. – Тут он опять замолчал, подумал, разгладил бороду и самодовольно улыбнулся: – На днях я в город ездил. Как барин ехал. Пришел в вокзал, спрашиваю: дайте мне билет до Куликова Поля, чтоб спать можно было. Дали билет за рубль двадцать, и только я вошел в вагон – кондуктор и показал мне на лавку: „Твоя до самого конца“. Я сел, достал русской горькой половиночку, колбаски, выпил и почувствовал себя хорошо. Относительно горькой скажу: слаба только, покрепче надо бы сделать и тогда совсем было бы, как по-старому».

– А ведь не глуп мой отец? – засмеялась я. – Не глуп. Вы видите, как он хищно, по-звериному чувствует в нашей жизни старинку!

– Потом он передал мне письмо и просил передать на словах, что на дочь не сердится и очень шибко скучает. Зовет побывать.

– Спасибо, – ответила я, – делать мне у него нечего. Вы мне скажите, все ли там в селе так зверски чувствуют старинку? Неужели отец мой прав, что нам осталось переступить чуть-чуть «и тогда совсем было бы, как по-старому»? Неужели это верно?

– Отец ваш, конечно, не глуп, он хорошо разбирается в обстановке, – улыбаясь и глядя на меня темно-синими глазами, ответил Петр, – а также и хорошо видит другую силу, которая по-звериному враждебна к нему и никогда не даст ему подняться на желаемую высоту и почувствовать себя окончательно «как по-старому».

– А мне кажется, что…

Петр, вставая с дивана, перебил меня:

– Вам нужно побывать в деревне.

– Это не обязательно. Я очень внимательно слежу…

– Это похвально, но еще не все. Вы читали книгу «Политика партии в деревне»?

– Читала. Считаю эту книгу изумительной по анализу деревни. Когда я прочла эту книгу, я отчетливо увидала перед собой деревню, ее самостоятельную жизнь, а главное, я познала то, что в восемь лет революции мы ничего не сделали, чтоб деревню повернуть на нашу дорогу. И мы только сейчас должны бросить лучшие силы в деревню и начать работу сначала. От такого содержания книги мне стало жутко.

Петр вышел из-за стола, заложил руки за спину, прошелся по комнате, потом подошел к столу, остановился против меня.