Даниэла Стил - Обещание

В этих словах не было приглашения подойти поближе, как не было никакого намека на то, что Марион на самом деле чувствовала. Разобраться, что творится у нее в душе, всегда было трудно, порой просто невозможно.

— Я открыл дверь своим ключом, — объяснил Майкл. — Так можно мне войти?

— Конечно. Может, ты хочешь перекусить? Майкл медленно вошел в комнату и огляделся по сторонам с таким видом, словно он впервые видит роскошную обстановку и обшитые темными дубовыми панелями стены. На губах его играла неуверенная улыбка. Потом он вдруг посмотрел на стоявшую перед матерью тарелку и облизнулся, словно мальчишка.

— Гм-м… что это у тебя такое? Шоколадные, да? Марион усмехнулась и покачала головой. Похоже, в некоторых отношениях Майкл все еще оставался ребенком.

— Это профитроли. Хочешь?.. Я думаю, Мэтти еще здесь. Она убирается в кладовке, и…

— …И доедает, что еще осталось, — закончил Майкл, и они оба рассмеялись шутке, в которой, как было прекрасно известно обоим, было достаточно много правды. Потом Марион взяла со стола колокольчик и позвонила.

Мэтти появилась в гостиной через считанные мгновения. На ней было строгое черное платье, отороченное кружевами, и белая кружевная наколка в волосах. Всю жизнь Мэтти только тем и занималась, что подавала, готовила и убирала за другими, и лишь изредка ей выдавалось свободное воскресенье, чтобы заняться своими делами. Впрочем, получив долгожданный выходной, она зачастую просто не знала, что с ним делать.

— Что прикажете, мэм? — спросила она и, искоса посмотрев на Майкла, не сдержала приветливой улыбки. Майкл всегда был ее любимцем.

— Принеси чашку кофе мистеру Хилларду, Мэтти. Как насчет десерта, дорогой? — обратилась Марион к сыну и, когда он отрицательно покачал головой, закончила решительно:

— Значит, один кофе, Мэтти.

— Хорошо, мэм.

На мгновение — и уже не в первый раз — Майкл задумался, почему мать никогда не говорит слугам ни «спасибо», ни «пожалуйста». Она держалась с ними так, словно все они были рождены для того, чтобы исполнять любые ее желания. Впрочем, он знал, что Марион именно так и думает. Всю жизнь она прожила в окружении слуг: гувернанток, секретарей, помощников, референтов и прочих.

Мать Марион погибла в автомобильной катастрофе, когда ей было всего три года. Вместе с ней погиб и старший брат Марион, который должен был унаследовать финансовую империю Хиллардов, но она оказалась ему достойной заменой.

— Как дела в университете?

— Отлично. И, слава богу, через две недели уже конец.

— Я знаю. И очень горжусь тобой, Майкл. Докторская степень — это не шутка, особенно — в архитектурном бизнесе. — «О, мама!..» — как в детстве захотелось воскликнуть Майклу, но он сдержался. — Кстати, насчет работы для этого твоего Эйвери… Мы свяжемся с ним на следующей неделе и все ему сообщим. Надеюсь, ты не проговорился ему?

По ее взгляду и голосу Майкл понял, что на самом деле Марион Хиллард совершенно безразлично, сказал он другу о том, что его ожидает, или нет. Устроить Бену сюрприз — это была целиком его идея; Марион же смотрела на эту затею как на мальчишество.

— Нет, я не проговорился. Он будет очень доволен.

— Еще бы! Это отличное место.

— Бен его заслуживает.

— Надеюсь, что так… — Если бы Марион считала иначе, ничто бы не могло ее убедить, и Майкл отлично это знал. — Ну а ты? Готов взяться за дело? Твой кабинет закончат на следующей неделе.

При этих ее словах глаза Майкла невольно сверкнули. Его кабинет должен был быть таким же, как отцовский, — с богатой деревянной отделкой, с гравюрами на стенах, с роскошными кожаными креслами и диванами, с антикварным столом и книжными шкафами, которые Марион приобрела в Лондоне в прошлые выходные.

— Уверена, что тебе он понравится, — добавила Марион, и Майкл улыбнулся ей.

— Так оно и будет, мама. Я планировал повесить кое-что на стены, но, пожалуй, я подожду, пока не увижу весь кабинет в целом.

Ему показалось, что в глазах матери мелькнула тревога.

— Тебе не нужно ни о чем беспокоиться, — сказала она поспешно. — У меня есть что-то, что должно тебе понравиться.

Она имела в виду, конечно, гравюры — старинные и очень дорогие гравюры, которые принадлежали еще ее деду, но у Майкла было на этот счет свое мнение. Он хотел повесить у себя в кабинете картины Нэнси.

В его глазах вспыхнул упрямый огонек, и это не укрылось от внимательного взгляда Марион.

— Мама… — Майкл сел рядом с ней и вытянул под столом ноги. — Спасибо большое, Мэтти, — сказал он служанке, которая принесла кофе.

— Не за что, мистер Хиллард. — Мэтти снова улыбнулась ему. Майкл всегда был очень вежлив с ней и другими слугами и держался так, словно ему было неудобно беспокоить их по пустякам. В отличие от… — Что-нибудь еще, мэм?

— Нет, хотя… Может быть, мы перейдем в библиотеку, Майкл?

— Хорошо, идем. — Майкл кивнул, ибо ему пришло в голову, что в библиотеке разговаривать будет легче. Огромная гостиная матери всегда напоминала ему просторный бальный зал, который он видел в одном из загородных имений Хиллардов. Никакой откровенный разговор здесь был попросту невозможен.

Майкл поднялся и вышел из гостиной вслед за матерью. Библиотека была совсем рядом; чтобы попасть туда, нужно было лишь пройти под аркой, повернуть налево и подняться на три невысокие ступеньки, застеленные толстым зеленым ковром.

Из окон библиотеки открывался прекрасный вид на Пятую авеню и Центральный парк. В камине горели настоящие кедровые поленья, и по всей комнате плыл их душистый смолистый запах. Две стены были сплошь заняты книжными полками, третья была свободна, и на ней висел портрет отца Майкла. Это был, пожалуй, самый удачный его снимок. На нем, во всяком случае, он выглядел нежным, внимательным и добрым — человеком, с которым каждому, кто глядел на портрет, хотелось познакомиться поближе.

В детстве Майкл часто приходил сюда, чтобы «поговорить» с отцом; сначала он беседовал с ним вслух, но Марион, однажды застав его за этим занятием, попыталась внушить сыну, насколько это глупо. С тех пор Майкл беседовал с отцом только про себя, но он знал, что мать сама часто приходит сюда и плачет, глядя на портрет.

В библиотеке Марион уселась в свое любимое кресло эпохи Людовика XV, обитое затканным золотыми розами светло-бежевым плюшем и стоящее перед самым камином. Ее платье было почти такого же песочно-желтого оттенка, и, когда на него упал оранжевый отсвет пламени, Майкл невольно подумал, что она прекрасна. Вернее, почти…

Когда-то Марион действительно была очень хороша собой, но сейчас ей уже исполнилось пятьдесят семь, и время не пощадило ее. Светлые, цвета спелого меда, волосы начали седеть, вокруг глаз залегли глубокие морщины, а в лице, где некогда буйствовали яркие краски лета и ранней осени, теперь царило холодное предзимье. Живость и непосредственность, когда-то сквозившие в каждой ее черточке, были вытеснены теперь другими заботами — главным образом заботами делового свойства, — и васильковые глаза Марион все чаще и чаще казались серо-стальными.