Даниэла Стил - Наваждение

Сара только потрясение хлопала глазами.

— Значит, вы не… То есть… — Она неожиданно покраснела, но вовсе не от смущения. — Да как вы могли?! — воскликнула она. — Вы ведь знали, о чем я подумала! Вы могли хотя бы намекнуть мне вчера…

Или сегодня, когда вы наткнулись на нас в лесу!..

Сара просто не могла поверить, что он мог так поступить с ней. Он заставил ее думать о смерти, хотя вовсе не собирался ее убивать! Это было не просто жестоко — это была бессмысленная жестокость ради… жестокости, и ей захотелось дать ему пощечину.

— Значит, не мог, — отрезал Франсуа де Пеллерен, и Сара окончательно убедилась, что никакой он не ирокез и не гурон, а самый настоящий, чистокровный француз. Теперь ей было даже странно, что она не поняла этого сразу. Должно быть, ее ввели в заблуждение его высокие гетры из замши, мокасины, перо в волосах и весь остальной антураж, однако Сара тут же подумала, что если она постарается, то сможет без труда представить его в напудренном парике, в белых чулках и в бриджах до колен. И все же сознание того, что перед ней — такой же человек, как она, не успокоило Сару. Она знала, что никогда не простит ему этого чудовищного обмана.

— Кроме того, — холодно заметил француз, — наткнуться на вас в лесу могли и могауки.

Он вовсе не собирался извиняться перед ней.

Эта безрассудная женщина должна была понять, что ни ее молодость, ни красота не искупают ее глупости и легкомыслия. Жизнь в Новом Свете была суровой, жестокой и… слишком недолгой. За малейшую ошибку здесь приходилось платить самую дорогую цену, и тот, кто пренебрегал осторожностью, как правило, уже не получал второго шанса.

Эта миссис Фергюссон должна была понять, что здесь никто не будет с ней нянчиться. Если бы не его отряд, наткнувшийся на них по чистой случайности, то сейчас она уже ехала бы в Канаду в качестве военной добычи какого-нибудь вождя, который сделал бы ее своей рабыней. И это был бы еще не самый худший исход. Франсуа знал, что шауни убивали белых без всякой пощады, не жалея ни женщин, ни стариков. Они словно с цепи сорвались, и правительство никак не могло с ними справиться, хотя попытки как-то защитить поселенцев предпринимались уже не раз.

— Что же касается вчерашнего вечера, — продолжил он и насмешливо поклонился Саре, — то вас легко могли похитить даже отсюда, несмотря на часовых. Вас приторочили бы к седлу, как куль муки, и к утру вы были бы уже в Монреале. Жизнь здесь слишком опасна, миссис Фергюссон. Это вам не Англия, так что мой вам совет — уезжайте-ка к себе домой, да поскорее. Новый Свет — не самое подходящее для вас место.

— Тогда почему вы здесь? — парировала Сара, заметно приободрившись. Она уже не чувствовала исходящей от Франсуа опасности, да и полковник, казалось, одобрительно на нее поглядывал. Что касалось Уилла, то он уже вернулся в казарму и сидел там у печи со стаканом кукурузного виски в руке.

— Я приехал сюда давно — тринадцать лет назад, вместе с моим кузеном, — ответил Франсуа, хотя еще секунду назад ему казалось, что он вовсе не обязан давать ей объяснения. Он умолчал поэтому, что его кузеном был сам Лафайет и что король Франции специальным декретом запретил обоим поездку в Америку, и все же они поехали. Правда, десять лет назад Лафайет вернулся домой, а Франсуа остался. Он чувствовал, что именно здесь его судьба, да и бросить своих друзей он не мог.

— Я сражался за эту страну и проливал за нее кровь, — сказал он решительно. — Я жил среди ирокезов, и у меня есть право находиться здесь.

— В последние два месяца, — вмешался полковник, — граф вел от нашего имени переговоры с несколькими воинственными племенами на Западе.

Красная Куртка, великий сахем Лиги ирокезов, очень уважает его и относится к Франсуа как к родному сыну.

Он не сказал ей, что Франсуа не просто жил с индейцами — он был женат на Плачущей Ласточке — дочери вождя сенека, которая погибла от рук гуронов. Погиб и их с Франсуа маленький сын.

— Сегодня вечером, — продолжал полковник, — Франсуа должен был снова отправиться на север, чтобы встретиться в Монреале с вождем могауков, но он обещал мне, что по дороге будет искать ваши следы… Мы все очень беспокоились за вас, миссис Фергюссон. Вы не вернулись… что нам оставалось думать?

— Искренне прошу простить меня, сэр, — ответила Сара и смущенно потупилась, хотя гнев еще не до конца отпустил ее. Этот французский шевалье, который скакал по лесам, переодевшись индейцем, продолжал раздражать и сердить ее. Да как он посмел не сказать ей, кто он такой?! Он напугал ее и сделал это специально!.. Никакого другого объяснения его вызывающему поведению Сара просто не могла подобрать.

— Вы должны как можно скорее уехать отсюда, миссис Фергюссон, — снова сказал француз, внимательно наблюдавший за сменой выражения на ее лице. — Ваше место в бостонских салонах и в гостиных, а отнюдь не здесь.

Судя по его лицу, он тоже был не в восторге от сложившейся ситуации и искал способ решить эту неожиданную проблему, которая могла иметь самые непредсказуемые последствия. Похоже, Сара Фергюссон произвела на Франсуа слишком сильное впечатление, чтобы он мог отнестись к ее судьбе равнодушно.

Все это Сара прочла по его глазам. Она не знала, что Франсуа откровенно сказал об этом полковнику, когда узнал, что его очаровательная гостья пропала.

— Я уеду отсюда, когда захочу и куда захочу, месье, — отрезала она. — И если захочу. Пока же позвольте мне поблагодарить вас; вы были очень любезны, когда решили проводить меня… нас до Дирфилда. Без вас нам в лучшем случае пришлось бы заночевать в лесу.

С этими словами она присела в безупречном реверансе, словно они оба находились в бальной зале английского дворца, потом пожала руку полковнику и, еще раз извинившись за причиненное беспокойство, быстро пошла к домику Ребекки.

Ноги Сары все еще дрожали от усталости и волнения, но она каким-то образом ухитрилась ни разу не поскользнуться на утоптанном снегу. Поднявшись на крыльцо, она бесшумно отворила дверь и, скользнув в теплую комнату, затворила ее за собой.

Тут силы оставили ее, и, негромко всхлипывая от облегчения, Сара сползла по двери па пол.

Пока Сара шла через площадь, Франсуа де Пеллерен провожал ее взглядом. Он не произнес ни слова, и полковник, в свою очередь наблюдавший за ним, не мог не задаться вопросом, что по этому поводу думает граф. Угадать его мысли никогда не было легкой задачей. В его душе было что-то дикое, неподвластное логике, и полковник порой задумывался, не стал ли Франсуа, хотя бы отчасти, настоящим краснокожим. Француз не только усвоил привычки и образ мыслей индейцев, но нередко даже реагировал на обстоятельства не как белый человек, а как индеец. Было время, когда о нем вообще ничего не было слышно — он жил где-то в лесах, со своим племенем, которое приняло его в свои ряды, и стал появляться в местах поселений белых только после того, как погибли его индейская жена и сын. Сам Франсуа, правда, никогда об этом не говорил, но эту историю знали все — и белые, и краснокожие.