Нора Робертс - Рожденная в огне

Роган хотел опять возразить ей, сказать, что в ее суждениях нет элементарной логики, но глубокая убежденность, с какой она говорила, парализовала его.

Мегги между тем продолжала, тихо, но твердо:

– Она постоянно склоняла на все лады, что я испортила ей жизнь. Это звучало ужасно для меня, но, в общем, бездоказательно, пока я не услышала то, что сказала мне твоя бабушка. Что у матери уже наметилась карьера певицы. Вероятно, у нее был прирожденный голос, потому что она нигде не училась.

– Какое все это имеет к тебе отношение? – удивился Роган, нахмурясь.

– Очень простое. Как могла она рассчитывать на продолжение своей карьеры, когда забеременела? Да еще не будучи замужем. Разве ты не знаешь, что означало быть одинокой беременной женщиной в нашей сверхкатолической стране? Почти три десятка лет назад. – Мегги содрогнулась, даже только представив это. – А она была наверняка человеком честолюбивым, с амбициями. Я унаследовала эти качества от нее. Могу представить, каково ей пришлось, когда все надежды рухнули. И еще скажу: уверена, мои родители никогда бы не поженились, если бы не плод их совместного греха, которым оказалась я. Между ними не было любви, они были уже не очень молоды. Отцу далеко за сорок, матери больше тридцати. Она, наверное, мечтала о чем-то возвышенном, романтическом, он же просто встретил хорошенькую женщину. Она была очень хороша собой, у нас есть фотографии. Но горечь съела всю красоту. Вот так она почти всю жизнь расплачивалась за несколько минут страсти. Заставляя расплачиваться и моего отца, и меня.

– Нелепо осуждать себя лишь за то, что ты родилась на свет, Мегги.

– Я знаю… Знаю. Понимаю вот этим! – Она исступленно постучала себе по голове. – Но в сердце… Там давно живет чувство, что своим появлением, самим существованием я разрушила жизни двух людей.

Отца и матери.

– Не только нелепо, но и глупо так рассуждать.

– Возможно, однако это так. – Помолчав, она добавила:

– Отец говорил мне, что страшно любил ее. Но это было очень недолго…

Она представила, как он впервые увидел ее, зайдя в пивную к О'Малли, услышал пение и как взыграла его романтическая чудаковатая душа.

– Мне исполнилось лет двенадцать, когда я услышала от нее, что была зачата вне брака. А толчком было вот что. Я уже входила в тот возраст, когда обращают внимание на мальчиков, и флиртовала с Мерфи и еще с одним или двумя мальчишками из деревни. Мать поймала меня возле сарая, где мы с Мерфи поцеловались. Всего один, самый первый поцелуй в теплый солнечный день, когда пахнет сеном и оба мы юные и любопытные. Робкий невинный поцелуй. Эта сцена до сих пор стоит передо мной.

Она прикрыла глаза и опять умолкла.

– Мать увидела нас, – заговорила Мегги снова, открыв глаза, но не глядя на Рогана. – Она вся побелела и орала как сумасшедшая, а потом схватила меня и потащила в дом. Она говорила, что я мерзкая, греховная, богопротивная. И она избила меня. Отца не было дома.

– Избила? – Роган поднялся со стула. – За то, что ты поцеловалась с мальчиком?

– Она избила меня, – повторила Мегги. – И не просто рукой, взяла ремень и била так, я думала, убьет меня. И все время выкрикивала какие-то цитаты из Библии о грехе.

– Это дико! – возмутился Роган. – В наше-то время!

Он опустился на колени возле стула, на котором сидела Мегги, сжал обеими руками ее лицо.

– Да, дико. Но так бывает и сейчас. Не только в нашей семье. – И после молчания:

– Помню ненависть в ее глазах. И страх тоже. Страх – я поняла это гораздо позднее – за меня. Чтобы я не повторила того, что случилось с ней: ребенок во чреве и пустота в душе. Я всегда ощущала: она не любит меня, как другие матери своих детей, а к Брианне относится лучше, чем ко мне. Но сначала не знала отчего.

Мегги отвела его руки от своего лица, поднялась со стула и подошла к двери, ведущей на небольшой каменный балкон, уставленный горшками с геранью.

– Не нужно больше вспоминать об этом, – проговорил Роган ей в спину.

– Нет, я уж закончу… Она… Мы привыкли говорить о ней в третьем лице – «она». Как о чужом человеке. Это нехорошо, но это так. Так вот, она сказала тогда, после того, как избила меня, что я отмечена грехом. На всю жизнь. И должна его нести. И что мой ребенок, если появится, тоже будет делить со мной этот грех.

– Это отвратительно, Мегги! – Роган повернул ее к себе, положил руки ей на плечи. – Какой-то идиотский фанатизм.

– Она была убеждена, что говорит святую правду. Что Бог наказал ее за ночь греха, а меня – за то, что я в нем появилась на свет. Стоило ей взглянуть на меня, как она вспоминала о содеянном. О том, что была вынуждена пойти на этот брак, который ей претил. Бросить то, чем занималась, на что возлагала надежды. Прости, что повторяю одно и то же, но для меня это привычный и многолетний разговор с самою собой. А теперь вот добавилось то, что я узнала от твоей бабушки, и это довершило картину.

– Но бить ребенка и говорить ему такие вещи! Да еще оправдываться именем Бога! – Роган был вне себя; голубые глаза сверкали от гнева и отвращения.

– Знаешь, отец говорил примерно то же, что и ты, когда пришел домой. Я думала, он ударит ее. Никогда не видела его в такой ярости. Они так ссорились и такое кричали друг другу, что лучше бы уж подрались. Я в ужасе убежала в спальню, и Брианна, ей не было и десяти, совала мне какие-то успокоительные таблетки. Руки у нее тряслись. Я тоже вся тряслась. Наверное, весь дом тогда содрогался от их криков и моих рыданий.

Мегги не противилась, когда Роган крепко обнял ее, но продолжала говорить, просто не могла остановиться. Глаза у нее были сухими, голос странно спокоен.

– Я думала, после этого отец уйдет из дома. Насовсем. Такое они наговорили друг другу, что жить под одной крышей было невозможно. Так мне казалось. Я хотела этого и чтобы он взял меня и Брианну с собой. Куда угодно, хоть на край света! Но он не ушел. Позднее он говорил, что тоже расплачивается – за то, что думал, будто любит ее, за свою похоть. И будет расплачиваться до самой смерти.

Мегги снова вырвалась из рук Рогана, но говорить не перестала.

– После этого прошло еще десять с лишним лет. Мать больше никогда не поднимала на меня руку, но жили мы, как грешники в аду. Отец старался показать мне свою любовь, делал все, что мог. Только что он мог, оставаясь в этом доме? Порой я как будто слышала – и меня страшно мучила эта мысль, – как он говорит самому себе: если бы не она, не я то есть, он бы, наверное, ушел из дома и был бы свободен делать то, что хочет, и любить, кого хочет.

– Но ты сама, – сказал Роган, – неужели ты всерьез считаешь, что грехи отцов, как сказано в Библии, падут.., и так далее…

– Любимое выражение моей матери. Нет, – покачала головой Мегги, – я так не думаю. Но ведь это уже ничего не меняет. У меня в душе.., в крови.., стойкий страх перед браком. Может, своего рода болезнь. И я никогда не решусь заключить тебя в эту тюрьму.