Софи Гонзалес - Всего лишь полностью раздавлен [litres]

Я запер шкафчик и попятился.

– Уилл, если тебе нечего…

В этот момент случились две вещи.

Немного дальше по коридору открылась дверь, и из класса вышел ученик. Был виден только затылок: он остановился, чтобы поговорить с преподавателем, оставшимся в аудитории, но коротко постриженное афро и черно-белая спортивная куртка явно принадлежали Мэтту, другу Уилла.

И я попал прямо в точку. С тихим вскриком Уилл бросился вперед, распахнул ближайшую дверь и затолкал меня в помещение.

Не успел я сориентироваться, как Уилл тоже ворвался внутрь и захлопнул дверь, погружая нас в темноту. Я попытался куда-то отступить и угодил вроде бы в ведро для мытья полов.

По крайней мере, это было ведро, что я понял из хруста трескающегося пластика. Я выбросил руку в сторону, чтобы удержаться, и ударился о какую-то полку. Куча неопознанных вещей свалились на бетонный пол – и на мои ноги. Я выругался от боли, когда особо тяжелая бутылка практически раздробила пальцы стопы. Проклятье.

– Господи, Олли, стой на месте, – прошипел в темноте голос Уилла.

– Что ты делаешь? Это нападение? Мне надо кричать?

– Я не хотел, чтобы Мэтт нас увидел.

– А-а-а… Избавляешься от свидетелей. То есть я угадал с нападением?

– Ладно тебе, Олли, будь серьезным.

Если честно, я говорил серьезно.

– И почему Мэтту нельзя нас видеть?

Хоть я совсем ничего не видел, мой третий глаз явно различил жевание кутикулы.

– Тебе обязательно спрашивать?

Что, черт возьми, это должно значить?

– Учитывая, что я спрашиваю… да.

Долгая пауза. Плохой знак. Однажды я напишу научную работу по истории долгих пауз и задетых чувств, которые следовали за ними в двухстах процентах случаев. Это было совсем как в тот раз в десятом классе, когда я побрил голову с одного бока и спросил Райана, как выгляжу, когда пришел в школу на следующий день.

Только нынешняя пауза длилась и длилась, и – о боже! – она поранит очень глубоко, верно? На хрен их! Ходатайствую о том, чтобы не допускать их в социальных взаимодействиях.

– Сам знаешь…

Нет. Но вот-вот узнаю, правда?

– Как бы… большая часть школы поняла, что ты – гей.

– Ого. Интересно. Я не встречал большую часть школы, поэтому не в курсе, почему они уже сделали такой вывод.

– Но…

Я знал, к чему он ведет. Ничего страшного тут не было. Неважно. Не то чтобы это была государственная тайна. И слушайте, если народ догадался, то я уже избавился от необходимости обсуждать свои сексуальные предпочтения с людьми, которые даже не представляют, с чем я люблю есть сэндвичи: с ветчиной или с арахисовой пастой. Для справки: я люблю и с тем и с другим одновременно.

– Ну и что? – спросил я. – Значит, поэтому тебя не должны со мной видеть? Я заразный? Наверное, это многое бы прояснило.

Вероятно, такое объяснение выиграло бы приз за креативность. «Прости, я перестал тебе писать, потому что моя гейская наклонность оказалась временной. Почти как отравление».

Вздох Уилла в тесном пространстве был особенно громким и едким. От клаустрофобии, пожалуй.

– Поэтому парни ведут себя как уроды. Это их бесконечная шутка. Во время обеда они постоянно треплются о том, как свести кого-то из ребят с тобой.

Ха. Хотелось бы мне заявить, что спустя столько лет после признания в своей ориентации и примирения с самим собой, гомофобией и всем остальным я смогу от этого отмахнуться. Но мне стало больно. И так (хотя бы немного) бывает всегда, когда знаешь, что люди говорят о тебе не особо лестные вещи. Но я здесь совсем недавно, а у учеников уже сложилось мнение обо мне? И Уилл в этом участвовал? Он хотя бы пытался меня защитить? Или он смеялся вместе с дружками?

– Ага, – сказал я плоским голосом.

– Я к их шуточкам не присоединяюсь, – быстро добавил он.

Но ты их и не останавливаешь?

Вдруг я засмеялся. Смех брызгал, как кровь из свежей раны. Наружу, наружу и наружу.

– Что смешного?

– Мы в чулане.

– Послушай, я не хотел…

– Ты затащил меня в чулан ради разговора. Ты специально так сделал? Невероятно.

– Я не… – выдавил Уилл, а потом, вероятно, до него дошло. – Серьезно, Олли? Очень по-взрослому.

– А я, по-твоему, не взрослый? Ты слишком сильно боишься, что кто-то увидит, как ты общаешься со мной. Мы закончили?

Забавно. И во мне бушевало столько эмоций. Обида. Предательство. Грусть. Принятие. Возможно, немного (ладно, если честно, много) – тоски. Но я не злился. По крайней мере, я не чувствовал ненависти. Но сейчас я прямо бурлил сверху донизу. Бесился до чертиков.

– Мы даже не начали. Дай мне шанс все объяснить.

Шанс? Мы разговаривали уже минимум пять минут.

– Олли?

– Да. Давай.

– Я не игнорировал тебя, клянусь. Родители в ту ночь заметили меня, когда я пришел домой, и слетели с катушек. Они отобрали телефон, мне нельзя было дотрагиваться до ноутбука, ни до чего. Три недели. Это абсурд какой-то.

Ага, конечно. Я задумался, не упомянуть ли о том, что он всем заявил, что в ту ночь был с девочками, но мне стало лень идти с ним по этой дорожке. Не хочу путать все еще больше.

– О’кей. Правда. И меня волнует то, как ты повел себя на вечеринке. Похоже, треп с приятелями был весьма захватывающим, раз ты так быстро забыл, что я нахожусь рядом.

Мои глаза начали привыкать к темноте. Я видел его, прислонившегося к двери, с одной рукой на животе и пальцами другой – во рту. Он смотрел прямо на меня. Внезапно я смутился. Как я выглядел? Насколько старательно я собирался утром? Не застряло ли у меня что-нибудь между зубами?

– Ты говорил про меня девочкам. Я запаниковал…

– Прости, мне очень жаль, я…

– Разумеется, тебе жаль! Но я не сержусь. Я понимаю, что ты сделал это не специально. Но это не значит, что все в порядке! Вдруг они кому-нибудь проболтаются?

– Пока никому не рассказали.

– Пока. Если мои родители узнают… Олли…

Я вздохнул. А что я мог сказать? Мое лицо покраснело от стыда, когда я на время забыл об обиде. Он оказался в неловкой ситуации только по моей вине. Независимо от того, намеренно я так поступил или нет. Почему я не держал свой чертов рот на замке? Я даже не знал этих девушек, а вывалил перед ними историю всей своей жизни. Или историю своего лета.

Которое оказалось даже более бурным, чем вся моя остальная жизнь, если честно.

Уилл обнял себя за плечи и уставился в пол.

– Я не смог получить спортивную стипендию, поэтому я завишу от их поддержки. Мне нельзя в этом году ни в чем облажаться, иначе мне конец.

А «облажаться» значит еще и… ясно.

– Угу.

– Я не понимал, что делать. Господи, я ведь не ожидал, что ты здесь окажешься. Абсурд какой-то.

Еще одна черта Уилла. Все было «абсурд какой-то», от мелких аномалий до меняющих жизнь событий. Мне пришлось подавить улыбку. Хоть его фраза и характеризовала то, как обстояли дела.