Виктория Ростокина - Принцессы на обочине: Музыкальный подвал

Тетя Клава советовала ей сделать аборт. Дескать, как ты, девка, одна думаешь потащить все? Это же какая обуза привалит! Сама тетя Клава аборты делала часто и относилась к этому вполне спокойно, как к досадной, но легкой болезни. Вроде насморка. Во всяком случае, она говорила об этом легко, без тени раскаяния, а что уж там в ее душе творилось на самом деле — одному Богу известно.

Наташа не захотела избавляться от беременности. Во-первых, потому что боялась. Боялась врачей, что вполне понятно, боялась боли, боялась позора. А во-вторых — ей было как-то все равно. Постепенно тошноты и головокружения, проходили, больше так сильно не хотелось соленого, правда, она вдруг поймала себя на том, что ужасно хочется мел. Именно мел, тот самый простой школьный мел, которым иногда университетские преподаватели что-то писали на доске. Она даже как-то украла кусочек, когда все были на перерыве, и быстро схрумкала его. Оказалось, ужасная гадость. А на другой день она снова хотела мел. Но это, пожалуй, единственное, чем отличалась ее нынешняя жизнь от прежней. А так ей в самом деле было все равно. Она не любила своего будущего ребенка и не ненавидела его. Она просто старалась о нем не думать.

Она писала стихи.

На плите кипел бак с постельным бельем. Пахучий пар поднимался от него, заполняя кухню и даже коридор.

«Ты едешь…» — вот такие слова пришли первыми. О ком это? Кто едет? Куда? Наташа пыталась ответить на этот вопрос и, конечно, подумала об Андрее, но тут же отбросила эту мысль. Нет, строка о чем-то другом. Она пахнет поездами, ветром за вагонным окном, стуком колес и мелькающими полустанками.

Вот тогда она подумала о Вадике. Поговорила с ним о своих стихах. Как хорошо разговаривать с воображаемым собеседником. Он сразу начинает тебя понимать. Он прислушивается к каждому твоему слову, не возражает и не спорит.

Но Вадик тоже не годится. Вадик сидит в своем городке, чем-то занимается, может быть, пишет роман или хотя бы повесть…

Впрочем, это и не важно, кто там и куда едет. Какой-то лирический герой.

А вот интересно, что бы она сделала, если бы действительно приехал Вадик? Смешно. Это то же самое, если бы пришел Дед Мороз. Все это из детства. Мило, приятно, волшебно, только в Деда Мороза она уже не верит.

А если бы вернулся Андрей?..

«Ты едешь… а слезы щекочут мне горло…» — вдруг появилось продолжение.

Если бы Андрей вернулся, она бы…

«Стоп, — сказала Наташа. — Остановимся. Не хочу об этом».

И тут же появилась вторая строфа: «Ты едешь, а слезы щекочут мне горло, но, что бы судьба ни готовила мне…»

Опять судьба! Виана говорила о линии судьбы на ладони. Наташа рассматривала свою ладонь очень пристально. Какое-то прерывистое виляние из стороны в сторону. Ничего не поймешь…

Если бы он вернулся, она бы напоила его чаем. У нее есть хороший индийский чай. Крепкий, пахучий, янтарный… Она усадила бы его за стол и просто спросила:

— Ну, как живешь?

Она уже простила его. Да, простила. Маленький, глупый мальчишка, натворил глупостей, набедокурил… Разве на него можно обижаться?

Она была бы спокойна и рассудительна.

— А как в институте? Что пишет отец?

И он бы понял, что все уже прошло. Она просто другой человек. За что ей на него обижаться? У них было так много хорошего. Она ему даже благодарна.

— Как живу я? Хорошо. У меня все отлично. Мою семинарскую работу послали на конкурс. Иван Лукич платит мне премию «как лучшему работнику коммунальной службы вверенного ему участка».

И он сразу поймет, что ей без него удалось не умереть, она выжила, она даже очень здорово выжила.

— Да, я беременна. Уже на третьем месяце. Только ты успокойся, это не от тебя.

Это была бы единственная ложь. А все остальное — правда. Она прекрасно живет без него. Да ей вообще никто не нужен. Как сказал Андрей Платонов, беседа вдвоем — удовольствие, а беседа с самим собой — труд. Ей понравился этот труд…

Ей никто не нужен.

Надо будет показать эти стихи Саше. Конечно, у нее получается не так здорово, как у него. Поэзия, наверное, все-таки мужское дело. Впрочем, нет, Саше нельзя. С Сашей надо очень осторожно. Какой светлый и добрый парень! И как несчастлив. Это беда — любить безответно. Это не всем удается. Ей удалось.

— Вернуться? Ты сказал, хочешь вернуться?

Она не засмеется, нет, это было бы слишком грубо. Она тихо и грустно улыбнется:

— Поздно. Все уже позади. Теперь мне никто не нужен. Никто…

Кореец ушел на свои политзанятия, и можно было включить радио, послушать «буржуазную» музыку…

Несчастные люди, эти северные корейцы. Андрей никогда не служил в армии, но именно так он представлял себе солдатскую муштру.

Кореец засыпал часа в три ночи. Листал и листал словарь русского языка. Методика изучения русского у корейцев была простая — за неделю надо выучить все слова на одну букву. Вот бедняга Чен и листал словарь. А вставал в шесть утра, потому что все корейцы института в это время занимались зарядкой. Был там у них главный, он по нескольку раз на дню приходил проверять Чена, что-то строго ему выговаривал, а тот согласно кивал, стоя по стойке «смирно». У всех на груди значок с портретом «дорогого и любимого вождя товарища Ким Ир Сена».

— А что, он правда такой мудрый? — как-то спросил Андрей не без иронии. И тут же пожалел.

На глазах у Чена появились слезы умиления, правда-правда, и он, путая русские слова, минут двадцать говорил о вожде. Совал Андрею какой-то толстенный том.

— Почитать необходимость! Это описание биографии! — горячился Чен. Он доставал из своего чемодана вещи и показывал Андрею бирочки на каждой.

— Подарок любимого вождя! — хвастался кореец.

Оказывается, всем, кто ехал учиться в Союз, вождь подарил все, начиная от одежды и кончая шариковой ручкой. Об этом и свидетельствовали бирочки.

— Это самые лучшие вещи мировой планеты! — говорил Чен.

«С ума сойти, — думал Андрей. — Разумный, взрослый человек… Во что же можно превратить нацию! Ужас!»

Когда Чен спал? Для Андрея это была загадка. Впрочем, тот дремал каждую удобную минуту. Все-таки человеческий организм не хотел подчиняться никаким партийным законам.

Как ни странно, кореец вызывал у Андрея и чувство гордости. Оказывается, еще есть в мире страны, где СССР считается либеральной страной. Всех корейцев после учебы отправляли в лагеря для перевоспитания, чтобы избавить их от «буржуазного влияния».

«Интересно, а любят они тоже по указке партийного руководства? — думал Андрей. — Интересно, что бы сказал Чен, узнав о моих с Ириной похождениях? Наверное, день и ночь отмаливал бы мои грехи перед мировым пролетариатом. Он даже Льва Лещенко слушать не может — «капиталистическая музыка»