Ава Рид - Тишина моих слов

– Четыре. У тебя это четверка.

Выпустив его руку, пытаюсь взять себя в руки – себя и свои мысли. Но не успеваю.

– Ханна, я… – начинает Леви, но его прерывает Пиа.

– У тебя все хорошо? – ласково спрашивает она. Мне нравится Пиа. В другой жизни она была бы моей подругой.

– Сильно ей досталось?

Леви отводит пакет со льдом в сторону, и они осматривают мою щеку.

– Возможно, слегка опухнет, возможно, под конец расцветет разными цветами. Но ничего страшного. Думаю, в остальном все хорошо?

Это вопрос ко мне, ответить на который сейчас я еще менее готова, чем обычно. Избегаю их взглядов и с удивлением слышу, что в следующую секунду Пиа просит Леви:

– Ты не оставишь нас? Я бы хотела недолго поговорить с Ханной.

Немного подождав, она садится рядом со мной и начинает рассказывать.

– Сара очень любит тебя, она ни за что так не сделала бы, если бы не спала. Понимай она, что ты это ты, – Пиа вздыхает. – Посмотри на меня, Ханна. Я расскажу тебе сейчас это, потому что думаю, что и тебе Сара небезразлична. И потому что тебе необходимо объяснение для этой ночи.

Я делаю, как она говорит, смотрю на нее. И боюсь.

– Сару сюда не родители привели, как тебя. У родителей ее забрали, потому что… с Сарой никогда хорошо не обращались. Ее били, била собственная мать. А ночью… – Пиа пытается подавить ком в горле. – Ночью являлся ее дядя.

Я боюсь темноты , эхом отдается у меня в голове.

Внезапно появилось нечто большее, чем обычно. Больше, чем страх, вина и скорбь – и от этого мне плохо. Нельзя позволить этому укорениться. Я должна сопротивляться ему. Этому чувству, тому, что оно делает со мной, слову со всеми его семью буквами.

Надежда.

Мне ясно, что Пиа рассказывает Ханне, вопрос, как всегда, только в том, насколько подробно она рассказывает. Они отослали меня, но сидят при этом у моей палатки, и поэтому ноги несут меня к озеру. Черт, надо было хотя бы гитару прихватить. Или кепку. Она осталась в палатке, и без нее мне чего-то не хватает. Никак не перестану приглаживать волосы.

Ханна мне ответила. Не словами, но она это сделала. Когда я сообразил, что она задумала, когда ощутил ее руку на своей и мысленно следил за ее движениями, это было неописуемо. Она назвала мне свое любимое число. Девчонка, которая не говорит, – говорила со мной.

Начинаю смеяться, возможно, смеюсь над собой, кто знает. Понятия не имею, почему от этого так хорошо или почему это что-то для меня значит.

Потому что именно сейчас становится не так больно.

Приходит Ханна. Она не идет, а скорее тяжело топает приставным шагом, с шиной ей это совсем нелегко. Я жду, пока она дойдет до меня. Было ясно, что она знает, где я, не ясно только, придет ли.

Она встает рядом со мной у поваленного ствола.

– Пиа все тебе рассказала. – Не сомневаюсь. – Саре наверняка лучше или когда-нибудь станет лучше.

Последнюю фразу я говорю больше себе, чем ей. Над нами ничего, кроме тьмы и бесчисленных звезд.

– Люди считают, нужно выбирать между рассветом и закатом, а я люблю и то, и другое. Люблю, когда что-то заканчивается и начинается что-то новое. То, что между, чаще всего приносит только проблемы.

Почувствовав легкое прикосновение к моей руке, я опускаю голову, оборачиваюсь и чуть не закашливаюсь. Ханна держит мою бейсболку, протягивает ее мне, стоит и…

Мои пальцы смыкаются на шершавой ткани кепки, и я тут же надеваю ее. Частицу воспоминаний, боли и родного дома.

Она разворачивается и уходит. Я стою, как идиот, молча и гляжу ей вслед. Она лишила меня дара речи, на ровном месте. Она еще не сдалась , промелькивает у меня в сознании.

Не сдамся и я.

Пиа рассказала мне историю Сары. Я держу в руках сокровище, нечто очень ценное, и не знаю, как отнеслась бы к этому сама Сара, ведь оно принадлежит ей. Хочу того или нет, я буду смотреть на нее другими глазами.

Я думаю обо всех остальных здесь, в лагере, об обстоятельствах, о которых они уже рассказали. Во всех случаях они были теми, кому нанесли травму.

Я – та, кто сам нанес травму.

Родители никогда не били нас и только изредка на нас кричали, они всегда были рядом, защищали нас. Трудно представить себе, что бывает по-другому. Тем ужаснее, что я причинила им боль. Я не такая, как другие.

А когда Пиа ушла, оставив меня наедине с моими мыслями, я увидела в палатке Леви его бейсболку. До сих пор он никогда не уходил без нее. Подчиняясь какому-то порыву, я потянулась, взяла бейсболку и пошла к месту Леви. Знала, что найду его там, – и отдала ему кепку.

У меня было чувство, что это правильно. А я уже давно не поступала правильно.

Ночь оказалась короткой, душ холодным, мюсли совсем неплохими. Это были мюсли хаоса.

Сегодня по плану поход на целый день, в котором я не могу участвовать из-за этой дурацкой шины. Злиться вряд ли стоит. Меня вообще удивляет, что я злюсь. Буду писать Иззи. Я не имею права об этом забывать.

Перед началом похода Пиа хочет провести еще одну встречу. Я привыкла к ним. К плохим известиям, к всплывающим на поверхность чужим проблемам, к гнетущей атмосфере, которая в результате позволяет тебе вздохнуть с облегчением.

После сегодняшней ночи я избегала встречи с Сарой, и за едой тоже. Сейчас я вхожу в палатку и вижу, что она сидит там с Мо. На ней высокие ботинки, джинсы и розовый свитер с высоким воротом, очень подходящий к ее каштановым волосам, но никак не к обещанной на сегодня жаре в тридцать три градуса.

Если бы только я могла говорить, если бы я вновь отыскала инструкцию, если бы… Я застываю на месте. Я сделала это с Леви и так же могу сделать с Сарой. При этой мысли мне становится нехорошо, руки потеют, меня бросает в жар.

Ты можешь, Ханна. Ты это можешь! Иди, всегда один шаг за другим. Иди, птичка.

У меня в голове звучит голос Иззи. Тяжело сглотнув, наклоняюсь за блокнотом и ручкой, прекрасно понимая, что Сара наблюдает за мной.

– Ханна? С тобой все в порядке?

Я не отвечаю. Сажусь перед ней, открываю блокнот, снимаю с ручки колпачок и делаю глубокий вдох. Это будет первый раз, когда я что-то скажу… когда заговорю с кем-то, кто не Иззи.

Ручка царапает по бумаге, потому что я слишком сильно прижимаю ее.

Мне требуется добрых десять попыток, чтобы вырвать записку и протянуть ее Саре.

Она берет ее, читает, и в лице ее отражается понимание. Щеки у нее вспыхивают, в глазах собираются слезы.

– Нет, – выдыхает она. Она вскакивает, листок, порхая, опускается на землю, а она сбегает. Она мчится прочь. Все мы так делаем.

Дрожащими руками я поднимаю клочок бумаги и читаю свои собственные слова.