Галина Чередий - Гризли

Зависнув ненадолго в суши-баре, где я толком и не ела, а чисто ковырялась в сырой рыбе, запрещая себе вспоминать ту, которой кормил меня гризли, мы двинули дальше в клуб.

Я не стала морочиться и пачкать рот коктейлями или пивом. Сразу вдарила по текиле. А она по мне. Да так качественно, что я понятия не имела, как оказалась у Яра на пороге спустя… да хер его знает сколько. Ночь и ночь кругом — откуда мне знать, сколько там времени.

— Сова, открывай, медведь пришел! — заорала, затарабанив в дверь.

Даже сквозь алкогольную дымку, придающую вечно необычайную простоту бытию и незначительность любым дебильным поступкам, пробилась-таки мыслишка: какого хера я приперлась? После того, как сама постаралась поставить смачную точку в этом ядовитом для меня безумии. Все же для себя решила. Ага, а нажралась — и перерешила. И принесли меня ноги на порог моего гризли. Да ладно, Рокс, давай по чесноку — не ноги тебя сюда принесли, а то, что между ними. П*зда, которой я что-то, весьма похоже, не хозяйка. И не потому что по пьяни, а потому что она, зараза эта, признала своим хозяином чертова гризли. Вот не зря киской ее кличут. Кошка блудливая точно, пошлялась и опять ее тянет, где послаще и пожестче. Потому что и то, и другое с ним в кайф.

Дверь открылась резко, обрывая мои дебильные размышления о своевольности собственных частей организма, ослепило ярким светом после уличной темноты, и, потеряв равновесие, я повалилась вперед. И остановилась, только упершись ладонями в твердую опору в виде широченной груди моего медведины.

— М-м-м, — заурчала я той самой, еще не драной, озабоченной кошкой, моментально прилипая к нему щекой, глубоко вдыхая такой свежий и знакомый запах, выбивший сигаретную вонь клуба и приторную гадость автомобильного освежителя подвезшего меня незнакомца.

Не мешкая, полезла ладонями под ткань его футболки, жадно и бесстыдно лапая все, до чего добралась.

— Нажралась? — зачем-то спросил Яр, ловя и отодвигая мои наглые конечности. И так не видно, что ли, что я почти в говно. — На голодный желудок небось? Идем, разогрею поесть.

Развернул нас обоих и, крепко прижав к боку, повел внутрь.

— Пф-ф! Очень надо мне! — фыркнула и облапала теперь его задницу. — Я к тебе не столоваться пришла, а трахаться.

— Ну это я сразу понял. — Усадил меня на стул, придержал, убеждаясь, что сидеть все же могу, и отступил, осматривая с ног до головы.

— Что, не нравлюсь уже? — ухмыльнулась, насмешливо глядя в ответ. В глаза его зеленые, внимательные, что лезут и лезут куда не надо. На губы его бл*дские, что поджаты сейчас строго, а недавно места на мне не исцелованного не оставили.

Зачем я пришла? Зачем?

Дернула через голову свою футболку, прихватывая заодно и лифчик.

— А так больше нравлюсь? — и рассмеялась пьяно, увидев, как его взгляд потемнел, веки потяжелели разом, а под трикотажем домашних штанов стремительно стало расти и выпирать.

— Ты мне любая по нраву. В душ пойдешь? — и отвернулся. Гад. Принялся возиться с посудой. Хозяюшка бл*дская!

— Гризли, ты меня не слышал, что ли? Я трахаться хочу. *баться. На х*й твоя жрачка и душ.

Я сидела, как дура ожидая своего заслуженного «не смей ругаться», и готовая продолжить в том же духе, чтобы заполучить его в себя немедленно. Но Камнев невозмутимо навалил какой-то хрени в тарелку и поставил в микроволновку.

— Я не глухой, — только после этого ответил он, — но пока не протрезвеешь, трахать тебя не буду. Мне твои похмельные сожаления ни к чему.

— А, то есть пьяная я тебе уже не захожу? А в первый раз ничего так, все по кайфу было. Драл так, что искры из глаз летели. Не то что эти сопли-облизывания в последний раз.

Зачем я пришла? Знаю я зачем! Потому что я долбаная Роксана Миргородская, что вечно все рушит, все обгаживает ядом, что во мне через край. И потому что та точка, что поставлена была после ночи, когда он из меня всю душу вынул своей лаской, нежностью, никак точкой становиться не хотела. Нужна жирная такая клякса из дерьма, чтобы она ею стала, и я это получу чего бы мне это ни стоило.

— Сопли? — Яр наклонил голову, сжал кулаки, вена вздулась на виске, выдавая яростное биение пульса, заводя меня окончательно и отправляя в штопор.

— А как ты думал? Меня внезапно стало вставлять от этих всех обнимашек-целовашек? Бля, да все, что в тебе есть для меня интересное, — это способность дух вышибать из меня своим хером здоровенным! Так что или доставай его и вы*би меня, как мужик настоящий, или я вернусь откуда пришла и найду того, кто сделает это сегодня.

Вскочив со стула, я, пошатываясь, как была по пояс голой, поперла на выход.

И двух шагов не сделала, как Яр сграбастал меня за волосы и обхватил талию, прижав к себе как стальным обручем. И я прогнулась, толкаясь задницей к нему навстречу. Рывком развернул, грубо нагнул над столом, буквально уткнув наглой моськой в гладкую поверхность, и придавил одной ладонью между лопаток, удерживая на месте. Будто я куда-то и правда собиралась тогда, когда желаемое вот оно уже. Он, освобождая себе дорогу, дергал на мне одежду и белье, так что ткань обжигала кожу, а я уже едва не скулила, крутя задницей и ощущая, как внутренние мышцы сходят с ума, сжимаясь и расслабляясь одновременно, приветствуя скорое вторжение его огромного полена.

— Как в первый раз тебе надо, гадость ты такая? — зарычал он, пристраиваясь сзади. — Сопли не заходят? А так заходит?

Он ворвался в меня, толкнувшись с такой силой, что ножки стола с визгом проехались по полу. Не весь вошел, но хватило, чтобы я заорала, как подорванная, от боли и наслаждения. Боли, боли должно быть больше. К херам эту проклятущую сладость!

— Слабовато, — прохрипела, насаживаясь сама сильнее.

— А так? Так? — Он замолотил бедрами сходу в бешеном темпе.

От силы его толчков у меня чуть ноги от пола не отрывались, стол проехался еще вперед, уперся в кухонный шкаф. Ритмично загрохотало. Зазвенела трусливо посуда.

— Еще! Еще! — приказала, чувствуя, как душат предательские слезы. Ведь не этого я хотела. Не такого его. Но нельзя. Нельзя. Пусть так. — Еще же, ну!

— Зараза… зараза… что творишь… — зверем рычал Яр, долбя меня тоже по-звериному. — Я же тебя…

В живот упирался край стола, бедренные кости также бились об него при каждом выпаде гризли, пошлые влажные шлепки заполнили пространство кухни. Запах секса, примитивного, того в котором не должно быть ничего, кроме голой похоти, бил мне прямо в мозг. Я кусала свою руку, чтобы не выть в голос. Я хотела не чувствовать ничего, убить это, но, будто издеваясь надо мной, там за ребрами все распирало, ломалось в мельчайшие осколки, истиралось в пыль, обращаясь из режущего стекла в огромный шар чего-то невыносимо мягкого. Телу было действительно больно. Слишком даже для меня. Но самое поганое? Ничего-ничего-ничего не помогало. Даже в этом откровенном, спровоцированном мною зверстве было нечто, от чего внутри все заходилось в противоестественном ликовании. Потому что это был мой чертов гризли. Потому что он опять умудрялся дать мне то, чего я хотела. Даже если это вот такое жестокое дерьмо. И этим самым он обесценивал все мои усилия обгадить, менял всю полярность.