Юлия Комольцева - Подозреваются в любви

Из ее груди вырвался отчаянный стон.

— А тебя посажу, — спокойно пояснил Андрей и трясущейся рукой придвинул к себе Степана.

Тот уютно засопел в отцовское плечо.

— Суки какие… — пробормотала творческая личность по имени Фима Сосенкова.

— Может, войдем? — предложил Никита и ощутимо пихнул Комолова в бок. — Надо уж разобраться.

Фима попыталась вытолкнуть их на площадку, но силы были неравны. Спустя мгновение она сидела на полу в прихожей, бессильно матерясь.

— Ну, и в чем смысл спектакля, мадам? — изысканно обратился к ней Соловьев, захлопнув дверь.

— Где она? Где твоя женушка распрекрасная? Небось в дурку уже попала? — завизжала неожиданным фальцетом туша, распластанная на полу, и лягнула Андрея. — У! Ненавижу!

Тот пожал плечами и брезгливо отодвинулся, глядя на Степкину макушку.

— Мы пойдем. Кит, слышь? Я ее потом посажу, ладно? Там Дашка извелась уже.

— Нет, я не понимаю! — почти спокойно сказал Соловьев. — Это что, новое слово в преступном мире, что ли? Страсти-мордасти просто. Степан, ты чего там молчишь?

— Не трогай его, — оборвал Комолов, — я его сам прибью.

Фима, забытая всеми, переползла в комнату, откуда немедленно донесся подозрительный какой-то грохот.

— По ходу, застрелилась, — размечтался Андрей.

— Пап, да она же…

— Заткнись, ага?

— Ладно, товарищи Комоловы, я тут сам. — Никита шагнул в комнату. — Раз вам ни фига не интересно…

— Я ее просто посажу, — повторил Андрей.

— Пап, а мама с тобой, да? Вы помирились, да?

— Я же сказал, заткнуться! — рявкнул он.

— Нервы… — прокомментировал Никита и сообщил, что хозяйка пребывает в глубоком обмороке.

— Выкрутилась, значит, — понял Андрей и, встряхнув Степку, так что тот едва не вывалился из штанов, заорал: — Ну, живо, по порядку!

— Чего?!

— Рассказывай!

— То заткнуться, то рассказывать, — обиделся тот.

Комолов зажмурился, считая до десяти. Но сбился уже на раз.

— Чего ты тут делал?!

— Я? Где? Здесь?

Никита протиснулся между ними.

— Андрюха, у тебя стресс! Ты это… иди с Дашкой посиди…

— Сидеть будут другие! Господи, почему она баба?! Где ты это чмо оставил, а? Ну, суслика… Я хоть ему морду набью! И посажу тоже, за компанию.

На площадке происходило какое-то движение. Что-то громыхнуло — основательно, сотрясая весь подъезд. Никита сграбастал Степку, подальше от греха. То бишь от отца родного. И приоткрыл дверь.

— А вот и суслик, — обрадовался он.

Степка сдавленно хрюкнул. На ступеньках лежал тридцатипятилетний детина, обморочно хватая ртом воздух.

Андрей попытался пробиться к нему.

— Стой, погоди, успеешь, — затараторил Соловьев, захлопывая дверь обратно, — ты лучше мадам допроси. Плесни ей водички или там еще чего.

Комолов пригвоздил его убийственным взглядом.

— Ладно, тогда что? — Никита огляделся. — Чего тут торчать? Ты как вообще, пришел в себя? А ты, Степан Андреевич?

Степан Андреевич пробормотал, что ни фига не врубается, но чувствует себя нормально. Андрей же Борисович продолжал налево-направо стрелять глазами.

— Она что, так ненавидела Дашку? — предположил Никита, устав от напряженного переглядывания.

— Не знаю! И знать не хочу! Посажу, и все!

— Вы про тетю Фиму? — пискнул нерешительно Степка.

— Нет, что ты! Мы про Деву Марию речь ведем, — успокоил его отец, почесывая кулаки друг об друга. — Если ты сию секунду не объяснишь, какого черта здесь делал…

В подъезде снова подозрительно и оживленно зашумели.

— Пусти, я тебе говорю, скотина! — раздался Дашкин голос.

— Нет, ты сначала пообещай! Он же меня убьет, твой придурок!

Придурок, оттолкнув Никиту, оказался на площадке, где валялся Кирилл, вцепившись обеими руками в Дашкины джинсы.

— Андрей! Вы… Степка здесь? Степа!

Тот бочком протиснулся мимо отца.

— Мам, ну чего ты? Мам, ну не реви, а? Мам, ну, я не думал, мам…

Андрей отвесил-таки ему подзатыльник и рывком поднял Кирилла с пола.

— Вали отсюда, ага?

Дважды повторять не пришлось.

— Господа присяжные заседатели, — окликнул Никита, — лед, как говорится, тронулся. Серафима, как там бишь ее по батюшке, готова давать показания.

— Где эта сука? — завопила Дашка в ухо Степану, у которого от ее объятий хрустели позвонки.

— Пардон, сударыня, ошибочка вышла.

И Соловьев, захлопнув дверь перед ее носом, протрубил из квартиры:

— Я к вам попозже заеду. Расскажу последние подробности.

Андрей пнул дверь ногой и пожелал другу счастливо оставаться.

В машине Дашка все тискала и тискала Степана, а он смущенно отводил заплаканные глаза и мямлил чего-то себе под нос.

— Ты не гундось, — бросая в зеркало яростные взгляды, сказал Андрей, — все равно получишь. Ты на мать глянь! Засранец малолетний! Инквизитор, черти тебя дери!

— Андрюша, он похудел, да? Степ, ты так похудел! И вырос, по-моему, да?

— Ага, возмудел он и похужал! — огрызался Комолов, не желая разделять восторгов жены.

— Пап, ну чего? Я же не знал, пап.

— Степ, ну не слушай его, все прошло, все хорошо, и ладно. Плевать! Тебе срочно надо постричься, смотри, как зарос! И не слушай его! Забыли, и все! Как будто не было!

Андрей резко остановил машину и повернулся к семье.

— Не слушай, значит?! Даш, ты в своем уме? Парень сбегает из дома…

— Я не сбегал!

— Твоя подружка его держит в заложниках…

— Она не держала!

— Он у нас, по-моему, кретин настоящий! — выпалил Андрей, глядя Дашке в глаза.

Там, в глазах, вскипало море счастливых слез.

— Он весь в тебя, Андрюша.

— Она его встретила у самого дома. Перехватила в последний момент, можно сказать. Четкого плана у нее и не было, просто повезло бабе. Хм…

Степан солидно кивнул, не переставая гладить ошалевшего от радости Рика.

— Я как раз думал, куда бы податься…

Комолов не выдержал и треснул его по загривку.

— А что было делать?! — возмутился Степка, отодвигаясь на безопасное расстояние. — Вы орали как сумасшедшие, и мама сказала, что хочет с тобой развестись, и ты сказал, что пожалуйста!

— Не говорил я этого!

— Говорил!

— Уши надо мыть, сопляк несчастный. Сроду я разводиться не собирался! Это мать твоя дура! В смысле, дурочка…

Даша треснула мужа по макушке.

Тот втянул голову в плечи и скрипнул стулом, перебираясь подальше.

Рик ухмыльнулся, довольный таким раскладом. Места в кухне освободилось предостаточно, и можно было скакать туда-сюда, не сдерживаясь. Но Степка так славно чесал его за ухом… Пес одарил его влюбленным взглядом и остался лежать. Только хвост бешено мотался из стороны в сторону, норовя оторваться.

— Значит, дура? — уточнила между тем Дашка.

— Я же поправился…

Никита возвел глаза к потолку, смиряясь с тем, что его доклад никому из присутствующих неинтересен. Целый час он слушал желчные и пафосные одновременно признания старой девы. Целый час задыхался от ненависти в ее голосе. Целый час профессиональное любопытство не давало ему уйти, и он, проклиная себя, все же сидел и восстанавливал ход событий, и по привычке сравнивал, сопоставлял, анализировал факты. Ничего особенного, в конце концов. Бывало и почище. В смысле, наоборот, — грязи он видел и побольше. А тут просто — зависть вконец обезумевшей от одиночества и жизненного невезения бабы. Просто до омерзения. Целый час его тянуло блевануть, пардон.