Елена Гонцова - Подари мне краски неба. Художница

— Да, я слышала, что он бросил заниматься живописью, хоть дарование имел незаурядное.

— Да сволочь он, — отмахнулся Стас. — Вот его незаурядность. Крайняя. Ни для кого не секрет, что в Остроухову я был влюблен. Разве только тебе было невдомек, как небожительнице. Но когда я узнал одну вещь, я немного взлетел. Лев Степаныч-то совратил Оленьку Остроухову в тринадцать неполных ее лет.

— Откуда эти жуткие и параноидальные сведения?

— Да он мне сам об этом и поведал. Чтоб я, так сказать, внутренне окреп. Он, ты знаешь, мастер отвратительных и мерзких признаний. Мне же он и рассказал, что Оленька терпеть его не может, третирует, паразитирует на нем и тому подобное. Вот для чего нужны человеку, хотя бы сизой масти, такие откровения? А? Татка?

— Наверно, он шизик. А нормализуется только на этой вот противоестественной стезе. Черпает силы. То-то я думаю, как это он, такой важный исследователь живописи …дцатого века, так лихо умудрился отсидеть? — невозмутимо отвечала Наташа, уписывая лосося, баклажаны, бутерброды с икрой и запивая все это реликтовым, но свежим пивом.

— Татка, ты как-нибудь представляешь страну Парагвай?

— Не-а, разве что через текилу, которой ты нас с Остроумовой потчевал год назад.

— У Левы Степановича там преогромный особняк на побережье. Уже лет десять как. Мои агентурные разыскания этим не исчерпываются. Его мерзопакостная жена имеет особнячок чуть поменьше в Англии.

— Ты завидуешь, Стас. Ревнуешь. Мужичонка он говенный, но сообразительный. Вот и купил сооружения, в которых все равно нечего ему делать. Разве что перелистывать порнографические журналы. Говорят, он объехал весь мир. Для этого была нужна определенная ловкость все же. Смекалка, знание людей. Как ни крути, он какой-то, я бы сказала, лидер в своем поколении. Молодежь к нему, опять же, тянется. Остроухова, например, ты, Леон твой, даже этот чудовищный Сашка Антиквар. С чего бы такая честь сизому Леве престарелому?

— Денег у него до хрена и еще сорок чемоданов, Татка. Ты вот думаешь, что одна ты такая гениальная?

— Да ничего я не думаю, — рассердилась она, — ты мешаешь мне наслаждаться вкусной и не очень здоровой пищей.

— Лев Степанович уже лет двадцать, по меньшей мере, торгует поддельными полотнами. Это такая теневая индустрия звезд. Бабки отстегиваются нехилые, ребята довольны до поры до времени. А потом как-то сами по себе и растворяются. Кто допился до гробовой доски, кто из окна вывалился в состоянии депрессии, кто под автомобиль попал на совершенно пустой дороге. Не думаю, что Сизый причастен к этим трагическим происшествиям. Это происходит как-то само собой.

— Мне, Стас, нетрудно поставить себя на место любого из них. Ты прав, это происходит само собой. Стало быть, Лев Степанович своего рода гений. Он окружает человека непрошибаемым одиночеством и делает потом с ним все, что захочет. То есть в какой-то момент звучит не слышный никому приговор. И ни художника, ни человека. Так за все это время никто не причинил ему серьезных неприятностей? Я что-то не верю. Уж очень он сизый, Стас.

— Бронбеус твой пытался с ним бороться, только это бессмысленно. Единственное, чего он добился, — это то, что Лев Степанович в институте не преподает и книжка его у нас не изучается. Бронбеус себе сердечную болезнь заработал, да и сам из института уходит. А Лев Степанович на плаву и всегда прав окажется, помяни мое слово. И за границу едет он, а не Бронбеус.

— А ты хочешь его место занять?

— Пур ква па, как говорят французы.

— Лучше тебе картинками дилетантскими торговать на Арбате, чем сделаться Львом Степановичем.

— Понимаешь, Татка, а ведь по гамбургскому счету — учиться деловой хватке просто не у кого. А вот у него — можно.

— Может быть, ты из ревности какой или злости наговариваешь на не повинного ни в чем старого мудака?

— Может быть, — засомневался Стас. — Да хрен с ним. Он скоро уедет. Навсегда. Вместе с этой Остроуховой, Толиком, которого он специально изобрел для нее. В общем, вся эта подлая шайка тоже растворится в сумерках Европы. А свалить они могут буквально на днях. У них уже билеты до Дюссельдорфа. Для начала. А там они все разбегутся.

— Откуда ты все это знаешь?

— Из билетной кассы, — мрачно пошутил Стас. — Стас умный, он вычислил все стежки-дорожки, по которым вразвалочку ходит Лев Степаныч. И более того, дополнительные направления, которые его с некоторых пор волнуют. Лев еще пригодится Стасу. Лев послужит Стасу. В последний раз. Жаль, что не сможет подмахнуть на какой-нибудь своей пудовой книженции по искусству: «Победителю ученику от побежденного учителя».

«Вот фрукт, — думала Наташа, — с одной стороны, ждет, что все они свалят в эти дни, с другой — ждет встречи, как я понимаю, с этим Львом, о котором я уже слышать не могу. Что-то тут не то».

— Мы говорим об этих людях с восхищением. Не правда ли, странно. А, Стасик? Представь, восхищение, скажем дикарем-людоедом, вот, мол, какая необыкновенная культура приготовления пищи, какие прочные и специфически форматированные челюсти, какой строгий и даже торжественный ритуал, танцы, пение, ужимки, прыжки… Тебе не кажется, что все это дурно пахнет?

— Да все я знаю, Татка, но ничего не могу с собой поделать. Меня точно несет неведомая сила.

— Так что же все-таки ты собираешься делать? — схитрила она, думая разговорить несомого неведомой стихией Стаса.

Но тот внезапно замкнулся. Видать, почувствовал, что наговорил лишнего. А если не наговорил еще, то запросто сейчас проболтается. Не сможет не проболтаться по причине характера.

— У меня нет от тебя секретов, — попробовал вывернуться он, — но сам я кое-что не до конца понимаю.

— Так советуйся со мной, — серьезно предложила Наташа. — Один ум хорошо, а два…

— Ты можешь наломать дров, — как-то в сторону сказал он. — А это недопустимо сейчас. Я ведь не знаю, что ты успела натворить в эти дни. И не спрашиваю. У тебя, например, радикально изменился тон высказываний о многих известных нам с тобой людях. Это веселит меня как эстета, но удручает как практического человека. Мне было бы намного спокойнее, если’ бы тебя сейчас просто не было в Москве.

— Ага, начиная с этой вот секунды.

— Да хоть со следующей, это не принципиально, Татка.

Наташе показалось, что он вполовину проговорился. Она даже была уверена в этом. Стасу нужна мастерская. И не для того, чтобы прятаться. Он как бы нехотя, но демонстрировал прочность своих позиций. Дурак-то дурак, но дуракам везет. Эта истина слишком стара, чтобы не работать сейчас. Он намекал на то, что достал превосходные краски для печатания этих ценных бумаг. Но печатать он, судя по всему, не собирается. Что-то он мнется. Как бы заикнулся о том, что нехило бы выполнить эту трудоемкую и одновременно тонкую работу вместе. Но эта тема больше им не развивалась. Можно подумать, что он действует по чьей-то указке. Отчасти занимаясь саботажем. Выжидая, уклоняясь, пивко импортное попивая в обществе красивой юной женщины. В ее мастерской. Из которой эту женщину хотел бы турнуть.