Светлана Черемухина - Подари мне небо

В неплотно зашторенное окно бился дождь, струйками отчаяния скатываясь вниз. Ветер завывал в ветвях еще голых деревьев, и если бы не этот стон, в комнате была бы идеальная тишина. Едва слышимые щелчки секундной стрелки на настенных часах не в счет, эти ненавязчивые звуки, как и тихий рокот холодильника, никогда не раздражают. Когда мысли накрывают меня, все звуки перестают существовать, я их просто не слышу, вот как сейчас. Поджав ноги, укрытые клетчатым пледом, я прижалась к спинке дивана.

Сейчас все мои мысли были о мужчине. О, он достоин называться мечтой, и за него можно отдать жизнь. Вот только моя жизнь ему не нужна.

Подсластить горькое разочарование было возможно только мороженым, поэтому оно в избытке находилось в моем доме. Я могла забыть купить продукты, полениться сварить суп или от какого-нибудь расстройства потерять аппетит, но в морозильнике всегда имелась одна-две банки любимого пломбира. Чем печальней мои мысли, тем больше я нуждаюсь в этом лакомстве, а с приходом в фирму нового заместителя директора мороженое стало необходимо каждый вечер.

С первого дня Эл покорил буквально всех. Нет, не так, вернее, не совсем верно. Справедливости ради следует отметить, что он никого не покорял и даже не собирался. Его ленивый взгляд и вальяжная походка давали понять, что он привык, что покорять должны его. Биться за его сердце и даже за внимание, за мимолетный взгляд, а взгляд его стоил борьбы. Кареглазый прищур из-под темных густых ресниц мог свести с ума. И если его внешность я бы назвала чересчур смазливой, решившись покритиковать за слишком надменный вид и беспредельную самоуверенность, то во взгляде сквозили такой ум и понимание ситуации, что мне становилось не по себе каждый раз, когда я случайно или по необходимости попадала в поле зрения этого человека.

Не сказать, что тело била дрожь и по коже бегали мурашки, конечно нет, но что-то с моим бедным организмом все же происходило, и мне это отнюдь не нравилось. Я долго сопротивлялась, отказываясь признать правду, тогда как разум рвался назвать вещи своими именами, но однажды, холодным тоскливым вечером, поедая пломбир, была вынуждена признать, что некое непонятное томление, вызванное пристальным взглядом безупречного красавца, называется желанием.

Это неимоверно разозлило меня. Помню, я отбросила ложку в другой конец комнаты и расшвыряла все диванные подушки, но изменить ничего не могла – я понимала, что хочу его, как и все в нашей фирме.

Не было ни одной женщины, которая могла бы сохранить рассудок в присутствии молодого заместителя директора, и даже дамы предпенсионного возраста густо краснели от его излишне смелых комплиментов и поправляли прически и очки дрожащими руками, тихо млея от наслаждения.

Я ненавидела себя за то же самое. Представляла, как выглядела бы в его глазах, если бы позволила себе так «поплыть» от его дежурных комплиментов или намеренных фраз, призванных лишь подтвердить очевидный факт – все от него без ума. Поэтому тратила неимоверное количество моральных сил на сохранение хорошей мины при плохой игре, натягивая на лицо маску отчужденности, чтобы, проходя мимо и слыша нежное «Добрый день, Валерия» не присесть на подогнувшихся ногах. Что-то бурчала в ответ и торопилась уйти прочь.

На совещаниях было сложнее всего. Сохранять внешнюю непринужденность удавалось до тех пор, пока острое желание поднять глаза на красавца не брало верх, а это происходило всегда. Борьба начиналась с того момента, как я входила в зал заседаний. Так, с некоторых пор стала выбирать дальний край большого стола переговоров и пряталась за чьей-нибудь спиной или хотя бы плечом.

Но стоило роковому заместителю обратиться ко мне, наклонившись над столом, выискивая меня взглядом, приходилось выпрямляться и отвечать на прямо заданный вопрос. Он смотрел с улыбкой, которую можно было бы назвать отеческой, если бы я не знала – он прекрасно понимает, как на него реагируют. Мое видимое безразличие и деловая собранность не могли его обмануть – я хочу его так же, как и все. Вот за это я его и ненавидела, почти также сильно, как хотела. Разве что, чуть слабее, ведь таких красивых мужчин в реальной жизни я не встречала ни разу.

Сейчас, спустя три месяца со дня его приема на работу, я могла гордиться своей злостью на него, как маленькой победой, но если бы только это давало хоть какое-то преимущество! Впрочем, была надежда, что этот самоуверенный павлин не может наверняка знать о моем истинном отношении к нему, и если, что маловероятно, он обо мне иногда думает, то определенно не имеет полной уверенности в том, что я нахожусь под впечатлением от его внешности, как остальные. Это позволяло хоть немного гордиться собой, но не решало главной проблемы – я понятия не имела, сколько еще продлится эта мука и как разрешится непонятная ситуация. Жить как на вулкане и дрожать при мысли, что однажды, проходя мимо него по коридору, я могу подбежать и рухнуть к его ногам, хватаясь за безупречно отглаженную брючину с идеальной стрелкой, было невыносимо, но такая перспектива могла быть реальной, и это пугало.

Желание доказать ему свою холодность вопреки всему стало навязчивой идеей, ни за что не проколоться и не выдать своих истинных чувств – высшим пилотажем. И все же, борьба за моральную свободу и право думать о чем угодно в зависимости от настроения, стоила дорого, и напускное равнодушие, граничащее с неучтивостью и грубостью, думаю, выдавало меня больше, чем откровенный взгляд, переполненный обожанием.

Каждый новый день на рабочем месте начинался с гадания, не выдала ли я себя хоть чем-то, бросив сухое «Доброе», или «Спасибо, хорошо». Я стала реже улыбаться, ведь невозможно шутить и веселиться, когда зубы стиснуты от боли. Я чувствовала себя канатоходцем, который шагал по веревке, конец которой был зажат собственными зубами. Абсурд? Но попробуй, разожми челюсть, и увидишь, куда полетишь.

Я не могла рисковать. Было легче прятаться в своем кабинетике, отказываясь даже выходить на обед. Определенного расписания посещения местной столовой не существовало, и каждый мог прийти в просторный зал в любую минуту с часу дня до трех. Вот уже три месяца зал был переполнен, когда обедал этот чертов заместитель. Дамы пристраивались где только могли, жалуясь на дьявольский аппетит, но ни один мужчина в фирме не сомневался, как называется этот аппетит. И только виновник этого переполоха чувствовал себя великолепно в любое время дня. Было очевидно, что внимание отнюдь ему не мешает, напротив, оно было как флер его одеколона, тягуче-томный, с легким тонким послевкусием, постоянный, естественный и неотъемлемый от его образа.