Елена Гонцова - Подари мне краски неба. Художница

Эти мысли пронеслись вихрем, в то время как Наташа помышляла о втором бегстве из заколдованного дома.

Рядом с кроватью она обнаружила целый ворох стильной одежды, из которой Остроухова собиралась извлечь очередной наряд для нее, да не успела, утомленная выпивкой и экстравагантным хвастовством, на которое была способна только в обществе Наташи.

Среди вечерних нарядов и экзотического белья Наташа наткнулась на светлые велюровые брючки и простенькую майку, которые Ольга носила на первом курсе.

«Хранит как память, — решила Наташа, — но о чем она может помнить сейчас? Странная барышня. Возможно, после разнообразных предательств, подмен и прочих злокозненных импровизаций она все же будет убеждена, что чиста и непорочна. Что помогала людям, в том числе и в первую очередь этой несносной Наташке, невесть что о себе возомнившей. Но где тогда будет Наташка, это серьезный вопрос».

Она облачилась в одежку Оленьки-первокурсницы, похожей в те времена на грациозную лесную косулю, решая для себя непростую задачу: «Остроухова была вчера пьянее грязи.

Даже не дождалась, когда я выйду из ванной, чтобы закрепить эффект моего удивления всеми этими приспособлениями для изнеженных богачей. Вспомнит она или нет, что я вообще была у нее?»

Решив, что приезд отца из Карелии заставит забыть по крайней мере прошлый вечер, Наташа на цыпочках, как балерина, протанцевала в ванную, схватила пакет со своей одеждой, без сожаления отправив его в мусорный ящик, сняла с полочки у зеркала и надела темные очки причудливой формы. В сад она выбралась через знакомое уже окно, проделав эту операцию автоматически.

Она была настолько уверена в простоте и доступности исчезновения, что едва за это не поплатилась. Проходя быстрым шагом мимо кухонного окна, Наташа с ужасом обнаружила, что Ольга смотрит прямо на нее. Видок у нее был не ахти какой, личико неузнаваемо переменилось, искаженное печатью нечеловеческой усталости или простой попыткой сосредоточиться хоть на чем-нибудь.

В эти несколько мгновений Наташа успела подумать о многом. Не она ли сама была виной такого странного взгляда подруги, словно бы расстающейся с ней навсегда.

На ходу решив, что не станет осуждать Остроухову ни за что, мало ли что бывает на свете, Наташа вспомнила не слишком популярную, но все же активно фигурировавшую в институтских кругах кличку, изобретенную кем-то для ее подруги, — Мышеловка.

Помнится, Остроухова гордилась этим прозвищем, но недолго.

Однако Ольга повела себя довольно странно. Она до пояса высунулась в окно и сварливо принялась кричать о том, что это частное владение и находиться здесь посторонним запрещено.

Потом, обернувшись к отцу, она плаксиво стала жаловаться, что невозможно обходиться без сторожа, которого уволили за какую-то ничтожную провинность, что на усадьбу прутся все, кому не лень. Что сторож был знатный, хоть и нацмен.

Наташа недоумевала не слишком долго, она поправила свои стриженые волосы, встряхнула легкой головой, улыбнулась и помахала подруге рукой.

Ольга, похоже, действительно не помнила, что разговаривала вчера с Наташей. И теперь, при свете дня увидев стриженую девицу в простенькой одежде, которую она, видимо, тоже не смогла идентифицировать со своими шикарными тряпками, приняла Наташу за соседскую девочку-подростка, пробирающуюся на электричку кратчайшим путем — через чужую усадьбу. Она выбралась за границы частного владения через маленькую калитку и оказалась на свободе.

«И в жизни иной друг друга они не узнали, — засмеялась про себя Наташа. — Художнице запросто стать артисткой, со своей внешностью я сделаю все, что захочу. И никакая слежка им не поможет».

«Они» для Наташи теперь стали чем-то более определенным. Осталось поехать к Стасу и все выпытать у этого обормота. Ведь ясно же, как она не догадалась раньше, Антон Михайлович — слуга двух господ. С одной стороны — Льва Степановича, который занимается исключительно картинами, он ведь искусствовед, какое дело ему до каких-то ценных бумаг. С другой стороны… там уже вещи от искусства далековатые, клише Наташа, судя по всему, резала для других бандитов.

Всех называла она именем одним, как-то выделяя все же «искусствоведа».

Стас ведь намекал ей, что он поймал Антона Михайловича на каких-то махинациях. Но тут Наташе стало не по себе.

В стройной системе, которую она развернула сейчас зияла дыра. И дырой этой был Леха Филимонов.

«Так! — сказала себе Наташа. — Кличку Остроуховой дал, несомненно, он. Чем же она не понравилась ему? Что же он никогда не ухлестывал за этой увертливой, но доступной барышней? Может, когда-нибудь щелкнул барской рукой по этому привздернутому носику именно в ответ на ее притязания?»

«Пфо-пфо-пфо! — как-то особенно выдыхала Остроухова, когда разговор, бывало, заходил о нем, еще живом тогда. — Да у него денег никогда нет. Он мгновенно тратит все, что получает от дедушки из Шеффилда».

Было модно одно время говорить, что Филимонов проматывает состояние. Потом прошел слух, что он получил какой-то фантастический грант. Все это было детским лепетом. Алексей, как сейчас сообразила Наташа, был одним из первых и последних высокооплачиваемых фальсификаторов. К тому же тем, кого долго терпели.

По чьей указке он убит? Нет, Остроухова тут представляет только пестрый фон. Носик, тряпки, пучок волос. Видать, отвергнутая Лехой, да еще как-нибудь особенно цинично, она просто-напросто сломалась. Он стал угрозой ее существованию. Он знал о ней все. Она о нем — ничего. Как все другие. И убили-то его за несколько дней до отъезда в Англию. Точно из зависти какой — к молодости, к таланту.

«Остались или нет его оригинальные работы? Был у него здоровый круг друзей или только собутыльники, воображавшие себя равными ему? Вроде чумового товарища — Стаса? Пожалуй, что да. Но я ничего не знаю о них», — болезненно перекраивая себя, сердилась и негодовала она.

Окончательно стало ясно, что жизнь не стоит ничего. Особенно если ты заранее не оброс стальными шипами или, на счастье, вовсе не коснулся мертвящего сброда полулюдей.

Если верить Стасу, тот гад в кепочке причастен к убийству Лехи, так кто же подослал эту кепочку к Наташе? И зачем? Впрочем, во всех высказываниях Стаса отделить правду от вранья не так-то просто. Где-то он, конечно, врал, но в чем-то был прав. Она вспомнила безглазый взгляд Остроуховой. Подруга не увидела ее. Как Вий не видел Хому Брута, пока несчастному чудовищу не подняли веки, осыпанные перхотью. Мол, уходит от нас философ-то хренов, к отецкому состоянию-то натурально приклеится, тут нам и конец.

Перхотью Леха обозвать Остроухову мог запросто. Это было его слово в те дни, и как-то особенно акцентируемое. Говорили, что у него опасные связи, что он даром тратит свой недюжинный талант. Что с ним нельзя иметь никакого дела. Но кто же и когда не говорил так о людях, которым пророчили тем самым физическое исчезновение? От кого же Наташа чаще прочих слышала это? Да от Остроуховой. А говорила та не от себя, но вообще, объективно, так сказать. Искусствоведчески. Мол, этот Леха, как волк, мечется во все стороны, но только все больше окружает себя флажками. И скоро ему конец, хоть гады его и обложили.