Эми Хармон - Закон Моисея

Я не знал, о ком он говорил, но подозревал, что о той девушке, которая пропала в День независимости, – которую Таг видел на доске объявлений в баре в Нифае.

– А затем прошлой ночью мы с племянником подъехали к старой мельнице, он отнес какие-то вещи, я ждал его в машине, и вдруг из-за двери выскользнула Джорджия Шеперд и убежала оттуда так, словно ее что-то до смерти напугало. Я сказал Терренсу проехать мимо ее дома и увидел, как она шла с тобой в обнимку. Она знает? Ты рассказал ей про меня?

Я ждал, не зная, чего он хочет, да и какое это имеет значение. У меня не было настроения на задушевные беседы.

– Почему девушки всегда хотят всякую шваль? Дженнифер. Джорджия. Я не понимаю.

Я продолжал хранить молчание, но иронию оценил: убийца с бесчисленным количеством жертв называл меня швалью.

– Я хотел узнать, что задумала Джорджия. Что вы оба задумали. Поэтому, когда Терренс подвез меня домой, я вернулся к мельнице. Я не заходил туда с тех пор, как ее закрыли тридцать лет назад. Просто не было повода. Представляешь мое удивление, когда я увидел твои рисунки на стене? Молли, Сильви, Дженни, все остальные. Не знаю, как ты обо всем догадался или чего от меня хочешь, но ты вернулся в Леван, хотя я сказал тебе держаться подальше. Я предоставил тебе возможность уйти. Но ты все равно вернулся и взялся за старое.

На последних словах его голос повысился от отчаяния, словно он и вправду считал, что все это время я вел какую-то игру в кошки-мышки, которая наконец сломала его. Доусон думал, что я вернулся в Леван из-за него. Думал, что новый рисунок в мельнице – очередная попытка вывести его на чистую воду. И это довело его до грани.

Как ни странно, я не боялся. Мое сердце бешено стучало в груди, и мне было трудно дышать, но это физические реакции. В голове же – части, которая видела то, что больше не видел никто, – я был спокоен. Собран. Люди боятся неизвестности. Но я знал, что меня ждет после смерти, и не боялся. В то же время я понимал, что оставлю Джорджию на милость Джейкоба Доусона. Если он считает, что она знает о его злодеяниях, то убьет ее.

Если уж я умру, то шериф должен уйти вместе со мной. Я не мог оставить его в живых. Даже если Эли увидит, как я убью его.

А он увидит.

Эли стоял левее от меня, на расстоянии вытянутой руки, одетый в пижаму Бэтмена, дополненную плащом и капюшоном. Он одарил меня грустной улыбкой – той же самой, которая заставляла меня гадать, как много в нем осталось от ребенка. У него больше не было тела, которое могло бы расти и указывать на прожитые года и накопленный опыт. Но Эли определенно не выглядел как четырехлетний мальчишка, который ждал, пока кто-то объяснит ему происходящее. Он знал. И все время пытался мне рассказать.

Он являлся мне, чтобы забрать меня домой.

Звук напоминал выхлоп двигателя – далекий, приглушенный, не предвещающий беды. Но мы с Дэйлом Гарреттом все равно хмуро обернулись, навострив уши.

– Это был выстрел, – задумчиво произнес он, глядя на заднее крыльцо дома Кэтлин Райт, находившееся в другой части поля.

И я побежала.

– Джорджия! – крикнул Дэйл. – Стой! Джорджия! Черт тебя побери, девочка!

Я не знала, гнался ли он за мной или искал телефон, но надеялась на последнее. Он был старым и толстым, и я не хотела, чтобы он помер в попытке догнать меня.

Не помню, сколько у меня ушло времени, чтобы преодолеть круглый загон, поле, ограду и дворик Кэтлин Райт, но казалось, что прошли годы. Десятилетия. Когда я добежала до крыльца и попыталась ворваться через стеклянные раздвижные двери, они оказались запертыми, и я зарычала от злости и страха. Моисей провел большую часть дня на этой веранде, но все равно закрыл треклятые двери, когда закончил работу. Я оббежала дом, мои мысли путались от паники и неконтролируемо сталкивались в моей голове.

Завернув за угол, я обнаружила белый «Шевроле Тахо» с золотой надписью «Департамент шерифа округа Джуэб», припаркованный рядом с черным пикапом Моисея. Когда я побежала к передней двери, на подъездную дорогу стремительно вылетел черный «Хаммер», брызгая гравием при торможении. Из машины выскочил Давид Таггерт с пистолетом в руке и жаждой крови в глазах, и я чуть не осела на пол от облегчения.

Но затем раздался второй выстрел.

– Стой здесь! – рявкнул Таг, подбегая к двери.

Естественно, я рванула за ним. Иначе и быть не могло. И когда он ворвался внутрь, первым делом я учуяла запах. Но на этот раз пахло не краской и не пирогами. Пахло порохом и кровью. Таг снова взревел, и я почувствовала, как дернулась его рука от отдачи, когда он выстрелил один раз, а затем второй. Прозвучал еще один выстрел, и пуля влетела в окно в обеденной комнате. Стекло разбилось, и, переступив через что-то, Таг опустился на колени. Поначалу я испугалась, что его ранили, и потянулась к нему; своей широкой спиной он загораживал мне обзор остальной части комнаты. Но тут я увидела, что Таг переступил через шерифа Доусона, который распластался на полу и слепо смотрел в потолок. Из его груди торчал большой нож, в голове зияла дыра от пули.

А затем я увидела Моисея.

Он лежал на боку на кухонном полу, и вокруг его тела собиралась огромная лужа крови. Таг перевернул его, пытаясь остановить кровотечение и проклиная Моисея, Бога и самого себя.

И точно как когда умерла Пиби, когда Моисей был покрыт краской вместо крови, когда смерть была на стенах вместо его глаз, я побежала к нему. И прямо как много лет назад, я ничем не могла ему помочь.

Вокруг было светло, я чувствовал себя в безопасности и прекрасно осознавал, кто я и где я. Рядом стоял Эли, держа меня за руку, и нам навстречу шли остальные. Вряд ли я смог бы изобразить все это на холсте, но порой что-то легче передать красками, чем словами. Впрочем, даже несмотря на легкое мерцание и неизменное свечение вокруг меня, мое внимание оставалось прикованным к Эли. Он задрал подбородок и окинул мое лицо изучающим взглядом. А затем улыбнулся.

– Ты мой папа.

Я узнал его детский голосок по воспоминаниям, которыми он делился со мной, но сейчас он звучал четко, можно даже сказать кристально-чисто.

– Да, – кивнул я, глядя на него сверху вниз. – А ты – мой сын.

– Я Эли. И ты меня любишь.

– Так и есть.

– Я тоже тебя люблю. И ты любишь мою маму.

– Да, – прошептал я, жалея от всей души, что Джорджия этого не видит. – Мне ненавистна мысль о том, что она осталась одна.

– Она не будет одна вечно. Время летит так быстро, – рассудительно, даже деликатно заметил Эли.

– Думаешь, она знает, как сильно я ее люблю?

– Ты подарил ей цветы и попросил прощения.

– Да.

– Ты целовал ее.

Я лишь кивнул.

– Ты рисовал ей картины и обнимал ее, когда она плакала.