Ульяна Соболева - Подонок

— Садитесь. Домой отвезу.

— Да пошел ты.

Иду вперед и на глаза какого-то черта слезы наворачиваются. Сама не знаю отчего. День какой-то отвратительный, или я от всего устала.

— Обиделись? Садитесь. Сейчас час пик, в автобус не втиснуться.

Повернулась и посмотрела на его разбитое в кровь лицо, скрытое под шлемом, на ссадину на щеке. Придурок. А ведь, и правда, домой провожает.

— Ты зачем влез? Кто тебя просил?

— Он вас лапал и лез к вам насильно.

Я обернулась и подошла вплотную к нему.

— Послушай меня, Вадим. Я не знаю, в какие игры ты со мной и с Тасей играешь. Но моя личная жизнь и ее жизнь тебя совершенно не касается, ясно? И не считай себя вправе в нее вмешиваться и лезть, куда тебя не просят.

— У вас каблук сейчас сломается.

Едва он это сказал, я подвернула ногу, шпилька застряла в дырке между плитами тротуарной дорожки. Он расхохотался, трогая разбитые губы. А мне захотелось врезать ему сумочкой по башке, но на нем шлем, и я стиснула в бессильной ярости челюсти, тяжело дыша через нос.

— Садитесь или все еще хотите пешочком и на автобусе?

Я сама себе не поверила, когда сняла туфли и села позади него на мотоцикл.

— Без шлема не поедете.

Снял со своей головы шлем и спрыгнул с мота. Теперь я видела, как сильно ударил его Вовка — на скуле кожа лопнула до мяса и нос разбил. Я руку протянула и тут же одернула.

— Там бы швы наложить.

— До свадьбы заживёт, — усмехнулся белозубым ртом и совсем на подростка стал в этот момент похож.

Надел на меня шлем, а сам взгляд на мои ноги опускает, туда, где длинная свободная юбка задралась, смотрит на колени и ремешок все никак не застегнет, и взгляд… там совсем иной голод. Отчаянный, зверский, обещающий какой-то ад кромешный, от которого мне самой ужасно жарко становится. Вблизи его глаза блестят лихорадочно и алчно, и я вижу, как он к губам моим совсем недавно наклонялся.

Помню… помню, что нельзя смотреть ему в глаза, что это совсем юный мальчик, и что он нравится моей Таське. Я все помню.

И когда он, сев впереди меня, руки мои за запястья взял и на свой торс поверх майки положил, я тоже все это помнила… только глаза вдруг закрылись, когда запах его почувствовала. Кожаной куртки, свежести и безбашенной молодости. Запах страсти… мне вдруг показалось, что она должна пахнуть именно так. Адреналином, запретом, опасностью и им.

Я невероятно старалась держать дистанцию, не прислониться грудью к его спине, не сжать сильнее пальцы на его торсе. И в душе мне уже совсем не тридцать четыре, мне… а черт его знает сколько мне и в каком возрасте еще захватывает дух, дергается, как бешеное, сердце, и хочется раскинуть руки и лететь-лететь-лететь. С ним было все как-то просто. Не так, как в моей большой и взрослой жизни, когда каждое слово и движение обдумываешь заранее или наперед что-то разрешаешь, или не разрешаешь самой себе, обдумываешь последствия, контролируя эмоции и поступки. Нет, с ним было «здесь и сейчас». Это пугало до дрожи во всем теле и в тот же момент казалось, что нет в этом ничего такого, и что взрослой я буду через десять-двадцать минут, а пока что можно. Я ведь не делаю ничего такого… я просто живу?

Ладони ощущали его гулкий и быстрый стук сердца, ощущали худощавое тело и в то же время жесткие мышцы живота. Рельефно напрягающиеся, когда мотоцикл накренялся, и мы под каким-то немыслимым углом обгоняли машины, неслись по обочине. В такие секунды я все же прижималась к нему инстинктивно и впивалась в его футболку дрожащими пальцами, и мне казалось, что сердце под моими ладонями начинало биться намного быстрее. И ни одной мысли в голове, кроме свиста ветра и ощущения свободы. Запретной, неправильной, отвратительной свободы, за которой непременно последует расплата. И плевать.

Ногами касаться его ног, ощущая трение шва джинсов о внутреннюю поверхность бедер, и внизу живота начинает потягивать еще незнакомой тяжестью, томлением и желанием чего-то большего. И, нет, я не наивная дурочка, чтоб не понимать, чего именно. Просто раньше никогда не ощущала вот так ни с чего, просто с присутствия, с запаха, с прикосновения к мужскому телу. Безумие какое-то. И нет, мозг не отключался, он совершенно участвовал в процессе и понимал, что именно я чувствую, отрицал, вопил, бился в истерике, но это не отменяло участившегося дыхания и влаги между ног, напряжения груди, прижимающейся к его спине, и покалывания в сосках, трущихся о кожаную материю. И перед глазами губы-губы-губы. Его порочные и наглые на мне. О господи….

А потом начался дождь, неожиданный, поздневесенний, с тяжелыми учащающимися с каждой секундой каплями и взметнувшимся вверх в воздух запахом мокрого асфальта, цветущих деревьев и молодой листвы. Вадим свернул куда-то к скверу, к одинокой остановке, и затормозил.

— Надо переждать. Стеной сейчас польет.

А сам сидит и не слазит с мота, и я сижу, руки так и не опустила, сжимаю его грудную клетку, боюсь пошевелить пальцами. Дождь усиливается, барабанит по моему шлему, и я вдруг понимаю, что мы сейчас насквозь промокнем. Парень слез с мотоцикла и подал руку мне, а потом подхватил за талию и, прежде чем я успела воспротивиться, поднял и перенес на скамейку. Осторожно поставил.

— Вы босая, — объяснил свои действия, глядя на меня каким-то совершенно ошалелым взглядом, пока я снимала шлем и отдавала ему. Забрал, положил рядом с моими ногами, продолжая смотреть, и я вижу, как дергается его кадык и сжимаются челюсти, и уже понимаю почему — мокрое платье облепило мое тело и грудь с торчащими от прохлады и возбуждения сосками, и он смотрит, нагло смотрит именно туда застывшим взглядом, от чего они сжимаются еще сильнее, вытягиваются под наглыми бесстыжими глазами мальчишки. Вскинула руки, прикрываясь, и он тут же отвернулся, нервно поправил мокрые волосы рукой и прислонился к стене, доставая сигарету из пачки. Козырек остановки обломан и внутри почти нет места. Я вижу, как дождь продолжает заливать спину Вадима, а он затягивается сигаретой и молча смотрит в одну точку. Длинные мокрые пальцы, блеск какого-то кольца-железяки с черепом и эти рисунки, которые то ли отталкивают, то ли притягивают. Их хочется рассмотреть и потрогать.

— Иди сюда, ты весь промокнешь.

Ухмыльнулся так по-ребячески безбашенно, что у меня от его улыбки дух захватило.

— Уже.

— Промокнешь еще больше и заболеешь.

— Куртка теплая и не промокает.

А мне самой прохладно, и мокрое платье холодит тело, стараюсь не прижиматься к стене, чтоб не было еще холоднее, опустилась на корточки и села на скамейку, обхватывая себя руками. Все под его взглядом, который жжет все сильнее, настойчивей. В нем столько голода и срасти… на меня никогда так не смотрели.