Ульяна Соболева - Катерина. Из ада в рай, из рая в ад

Тройка вороных коней, запряженных в четырехместную карету, мчалась во весь опор, громыхая массивными колесами по ухабистой лесной дороге. На позолоченных дверцах кареты красовался фамильный герб династии Соколовых.

В карете находился граф Сергей Васильевич Соколов, жена его — Мария Петровна и двое сыновей, двенадцати и пяти лет от роду. Женщина и дети испуганно вжались в сидения, граф же наоборот — замер в неестественной позе, словно каменное изваяние, устремив застывший взгляд на бархатную обшивку кареты.

— Сережа… Они нас догонят, нам не удастся скрыться, слышишь?! Нужно остановиться и бежать в лес! — умоляла графиня мужа, с силой прижимая к себе двоих сыновей.

Мужчина посмотрел на ребятишек, а затем перевел взгляд на жену, — на ее заметно округлившийся под зеленым шелком платья живот.

Он сжал челюсти и нахмурил брови.

— Далеко мы с тобой, Маша, не убежим. Нужно спасать детей! Петруша, тормози! — крикнул он в окошко. — Тормози, я сказал!!

— Тпруууууу!

Карета резко остановилась. Женщина и дети в недоумении смотрели на графа. Но он уже принял решение.

— Глеб! — Мужчина посмотрел на старшего сына. — Ты уже достаточно взрослый, чтобы все понимать и позаботиться о себе и о брате. Вы должны бежать прямо сейчас и спрятаться в лесу. Ты меня слышишь?

Мальчик испуганно посмотрел на отца и отрицательно покачал головой.

Графиня поддержала мужа и, хотя глаза ее были полны слез, она твердо сказала:

— Глебушка, так надо. Бери Сережу и бегите! Не возвращайтесь сюда, что бы ни случилось! — Она сняла с шеи крестик и сунула мальчику в руки. — Ну же! Бегите! — Заколебалась, привлекла к себе. — Нет, погодите! — Осыпала обоих поцелуями, перекрестила. — Да хранит вас Бог…

Вдалеке послышалось ржание лошадей и конский топот, земля загудела, затряслась. Преследователи неумолимо приближались. Граф вытащил из-за пазухи сверток и протянул старшему сыну.

— Спрячь эти бумаги, и береги их, сын! Береги, как зеницу ока!

Он поцеловал мальчиков в лоб и вытолкнул из кареты. Маленький Сережа заплакал, протянул ручки к рыдающей матери, но старший брат что-то шепнул ему на ухо, и они что есть мочи побежали вглубь леса, где мощные ели своими увесистыми мохнатыми лапами сразу укрыли их от постороннего взгляда.

Мальчики притаились в дупле, у корней старой, почти высохшей ели; Глеб прикрыл вход хвойными ветками и прижал к себе братишку, закрыв его уши ладонями, чтобы тот не слышал душераздирающих криков, доносящихся издалека. Сам он зажмурился и стиснул зубы, втянул голову в плечи и молился о том, чтобы все это поскорее закончилось. Ему казалось, что еще немного, и он проснется после ночного кошмара. Хоть он и был совсем юн, но понимал, что там, на лесной дороге, происходит нечто ужасное, что-то такое, что изменит их обычную жизнь навсегда. Ему стало страшно, мальчик с трудом сдерживался, чтобы не закричать, не забиться в истерике. Брат прижимался к нему всем своим худеньким, дрожащим тельцем и тихонько всхлипывал, но уже не вырывался. Послышалось несколько выстрелов, и птицы испуганно вспорхнули с деревьев. Еще какое-то время слышались голоса, жуткий хохот. Затем раздался топот копыт, но, к счастью, этот звук удалялся и вскоре стих окончательно. Стало тихо, и эта мертвая тишина показалась Глебу еще более зловещей и пугающей. В ушах шумело, сердечко билось так сильно, что стало трудно дышать. Их не искали, страшные люди в черном уехали. Теперь можно выйти из укрытия и вернуться туда, где они оставили родителей.

Глеб посмотрел на младшего братишку:

— Вот видишь — мы хорошо спрятались, и злые люди нас не нашли.

— Я хочу к маме! — захныкал Сережа.

— Я пойду, надо убедиться, что опасности больше нет. А ты сиди тихо и не высовывайся, я очень скоро за тобой вернусь. А потом мы пойдем домой, я обещаю!

Малыш кивнул и обхватил хрупкими ручонками худенькие коленки.

— Только недолго, а то здесь холодно и страшно…

Глеб крадучись вышел к дороге и выглянул из-за дерева. Карета стояла на том же месте, где они ее оставили. Кучер на козлах склонил голову на грудь, казалось, он спит. Мальчик выбежал из укрытия и радостно крикнул:

— Петруша!

Подбежал к старику и тут же застыл на месте, не в силах пошевелиться от ужаса. В груди Петра зияла глубокая рана, по зеленому кафтану сочилась густая, алая кровь, образовав темную лужу, вокруг которой уже роились мухи. Мальчик отшатнулся, бросился к карете — дверцы распахнуты, внутри никого нет. Он оббежал вокруг и тут же заметил отца. Рот ребенка приоткрылся в немом крике, но мальчик не издал ни звука.

В траве, лицом вниз, лежал батюшка, широко раскинув руки. На его спине, по белой парадной рубашке, медленно расползались три кровавых пятна. Глеб бросился к нему, с огромным трудом перевернул отца на спину и вдруг встретился взглядом с остекленевшими глазами мертвеца, смотревшими прямо в небо. Лицо от беспощадных ударов походило на кровавое месиво. Мальчик отшатнулся, упал на спину, перевернулся, и его вырвало; ребенок дрожал, как осиновый лист. Он попятился назад от страшного зрелища. Наткнувшись на что-то, обернулся и увидел мать… Она сидела, прислонившись к стволу ели, голова ее склонилась набок, а растрепанные волосы скрывали лицо. Обеими руками женщина обхватила свой объемный живот. Глеб подполз к ней поближе, в его маленьком сердечке все еще теплилась надежда.

— Мама! — тихо позвал он. — Мамочка!

Мальчик склонился над ней, убрал волосы с лица и громко всхлипнул — на щеке матери багровел кровоподтек с отпечатком грязной подошвы, а из уголка рта стекала алая струйка крови; глаза матери были устремлены вдаль. Такие родные карие глаза, которые еще недавно с такой любовью смотрели на него… На лице застыла гримаса боли. Мальчик рывком прижал ее к себе и зарыдал.

— Мамочка! Ма-ма! Ма-а-а-ма!

В детском голоске было столько боли и отчаянья! Ребенок раскачивался из стороны в сторону, целовал мягкие русые локоны, которые так любил наматывать на пальцы перед сном, когда мать читала ему сказки… Наконец он успокоился; раздавались лишь жалобные всхлипывания. Мальчик осторожно уложил мертвое тело в траву, дрожащими пальцами закрыл глаза матери. Провел рукой по животу. У него могла родиться сестричка, — так говорил им папа. Снова стало невыносимо больно, и горький комок подкатил к горлу, ему стало трудно дышать. Он взял руки графини в свои и прижался к ним губами. Вдруг почувствовал, что в одной из них что-то есть. Глеб с трудом разжал судорожно сжатые тонкие пальцы матери и извлек пуговицу, поднес ее к затуманенным глазам.